Больше не плачь, мой робот
Шрифт:
Еще я испытывал чувство благоговейного, нетерпеливого ожидания. Исследователи вернулись из другого мира. Какие необыкновенные чудеса они видели? Какие странные приключения пережили? И как они выглядят спустя семь лет?
Эти вопросы калейдоскопом мелькали у меня в голове, пока я бежал. А потом каждому из нас пришлось локтями прокладывать себе дорогу сквозь толпу перед дверьми администрации. Внутри было довольно тихо, хотя полицейские в зеленой филдовской форме, казалось, были повсюду.
Наконец, мы остановились
Это была ярко освещенная, приятная комната, не очень большая, но показалось просторной после толпы снаружи. И тут было тихо. Думаю, вначале я заметил тишину. Только чуть позже до меня дошло, что тишина странная – напряженная и неловкая.
Мои чувства внезапно обострились. Я огляделся вокруг с растущим осознанием, что что-то не так. Группа мужчин стояла в одном конце комнаты, рядом с широкими окнами, словно солнечный свет, который вливался в них, был сейчас самой нужной в мире вещью. Сами позы их были одеревенелыми и неестественными.
Прямо напротив двери, за столом, уставленными тарелками с едой, которая, похоже, осталась почти нетронутой, сидели четверо мужчин. Я забыл про все остальное, посмотрев на них.
Сказать, что я был потрясен – значит, ничего не сказать. Это была какая-то смесь из удивления, испуга, неверия с примесью страха. Я уставился на них, открыв рот, вытаращив глаза, ей-богу, как будто эта комната была зоопарком, а эти четверо мужчин – диковинные звери из далекого уголка земли, доселе неизведанного.
Они поднялись, когда я уставился на них. Я заглушил вскрик и едва сдержался, чтобы не отступить назад. Мне кажется, я забыл в тот момент, что они люди – более того, люди, которых я очень близко знал.
Они были одеты в свободные, очень простые туники, которые мягко поблескивали в смене тонов коричневого и золотистого. Поверх туник на них было что-то вроде металлических доспехов, с которых свисал ряд предметов или инструментов, блестящих и подмигивающих на свету. Длинные как у женщин волосы струились по плечам, а нижние части лиц скрывали бороды. Видимые же части были загорелыми почти до черноты, а во впалых глазницах горели глаза, странно мрачные и угрюмые.
Я заметил эти детали первыми. Потом осознал другую, возможно, самую странную из всех.
Примерно в середине лба каждого был каким-то образом закреплен большой драгоценный камень – или, по крайней мере, это походило на драгоценный камень. Они мерцали, словно жили своей таинственной внутренней жизнью, и при этом пульсировали. Радужные оттенки вначале темнели, потом сменялись интервалом молочного свечения, ритмично повторяясь вновь и вновь. Даже если б не было этого налета чужеродности в их лицах и глазах, причудливости
Не считая того, что они поднялись при нашем с Роуи появлении, четверо мужчин больше не шелохнулись. Они просто смотрели на нас с мрачной, бесстрастной невозмутимостью. Ощущение крайней неловкости росло во мне, сродни тому, что ощущают новые знакомые или старые друзья, которые много лет не виделись, когда не знаешь, что сказать. Но мои ощущения в тот момент здорово усиливались странностью этих четверых и тем фактом, что ни слова не было сказано. Я испытывал мучительную потребность в речи, в каком-нибудь движении, но мне казалось, что в данный момент ничто не разрядит напряжения.
Ситуация была гротескной, нереальной. Мне ничего не хотелось так сильно, как уползти прочь и спрятаться.
Я взглянул на Роуи, отчасти, чтоб увидеть его реакцию, и отчасти, чтобы смягчить напряжение. Его лицо было потрясенным, обиженным. Он был похож на человека, который стал жертвой злой шутки. Он ожидал, сознательно или нет, увидеть мужчин, более или менее как тех мужчин в поведении и одежде, какими они были семь лет назад. Но эта перемена была настолько разительной и непостижимой, что выглядела как оскорбление для его ума.
Пока я наблюдал за ним, губы Роуи зашевелились. Его глаза неуверенно скользнули по четверым, терпеливо и торжественно стоящим у стола.
– Джимми? – прошептал он. – Джимми? – Голос его был запинающимся, вопросительным.
Я перевел взгляд на четверых исследователей с внезапным удивлением. До сих пор я не воспринимал их как индивидуумов, просто как некую единую, фантастическую группу. Слова Роуи заставили меня задуматься, кто же из них кто. Я вгляделся в мрачные лица, отыскивая знакомые черты.
– Джимми? – снова прошептал Роуи. Голос его сделался умоляющим.
Из шести улетевших вернулись четверо. С замиранием сердца я задался вопросом, не является ли Джимми Роуи одним из тех двоих, что не вернулись.
Едва эта мысль успела пронестись у меня в голове, как один их четверых пошевелился и медленно, торжественно поклонился в пояс. А когда заговорил, голос его прозвучал странно, незнакомо и с акцентом.
– Здравствуй, отец.
Стало быть, это Джимми. Я ощутил холод и легкую дурноту.
Роуи вытаращил глаза. Обида в его лице росла, и мне уже стало казаться, что он вот-вот расплачется. Но огромным усилием воли он взял себя в руки и заговорил:
– Здравствуй, сын, – сказал он. Голос его был тихим. И я никогда не видел, чтоб он выглядел таким старым, как в тот момент.
Я почувствовал прикосновение к своей руке. Вздрогнув, обернулся и увидел, что ко мне подошел мужчина из группы людей, стоящих в другом конце комнаты. Я узнал в нем Филиппа Баррингера, управляющего Филда.