Большие деньги
Шрифт:
Сенатор лично проводил каждого из них, показал, где можно помыть руки и умыться. Нужно сказать, Чарли не нравились дружеские похлопывания пухленьких ручек толстого сенатора по спине, когда он провожал его в большую старомодную туалетную комнату с большой встроенной мраморной ванной. Возвращаясь, Чарли увидел, что двери в столовую широко распахнуты и какой-то довольно крепкий старый джентльмен с седыми усами, чуть прихрамывая, нетерпеливо ходит взад и вперед перед гостями.
– Я чую этот чудный черепаший запах, Боуви, – говорил он, – неужто старик Горас все еще не утратил своего колдовского кулинарного искусства?
Сидя во главе стола, хлебая черепаховый суп и запивая его шерри-бренди, генерал разглагольствовал:
– Само собой разумеется, эта работа над летательными
– «В отдаленном будущем»! – передразнил генерала Севедж, когда они с Мерриттом и Чарли выходили из-под каменного портика дома сенатора Плэнета.
Такси уже ждало их.
– Куда подвезти вас, джентльмены? – весело продолжал он. – Беда в том, что мы с вами находимся в далеком будущем и не знаем, куда ехать.
– В Вашингтоне они точно этого не узнают, – подхватил Мерритт, когда они усаживались в машину.
– Сенатор с генералом бесподобно архаичны, – хмыкнул Севедж. – Какие ископаемые! Но о генерале нечего беспокоиться… как только ему станет понятно, с кем он имеет дело… ну, знаете… с вполне презентабельными людьми, то тут же станет мягким и обходительным, как Санта-Клаус… Он свято верит в правительство джентльменов для джентльменов и во имя джентльменов.
– Ну а кто же мы такие? – угрюмо спросил Мерритт.
Севедж закудахтал, заходясь от смеха.
– Джентльмены по своей природе… сколько лет я искал, пытаясь обнаружить хотя бы одного! – Он повернул свои налитые спиртным глаза и помятое лицо к Чарли. – Он попросил меня привезти тебя к нему… сенатор очень подозрительный тип, ты же знаешь. – Он снова хмыкнул.
«Должно быть, парень хлебнул лишнего», – подумал Чарли. Он и сам захмелел от коньяка «Наполеон», который они глотали из пузатых, как бочонки, стаканов, чем и завершался обед. Севедж высадил их у Уолдман-парка, а сам поехал дальше.
– Кто этот парень, Энди?
– Очень энергичный человек, – ответил Мерритт. – Один из самых ярких молодых людей Мурхауза. Он, конечно, человек способный, но мне не нравятся все эти истории, которые приходилось слышать о нем. Он хочет заполучить контракт «Эскью – Мерритт», но мы пока еще не достигли нужного уровня. Все эти ребята, специалисты по связям с общественностью, такие дошлые, что не моргнув глазом сожрут тебя с потрохами вместе с домом и семейным очагом.
Поднимаясь в лифте, Чарли, зевая, сказал:
– А я-то надеялся, что эти красивые девицы тоже будут на обеде.
– Сенатор Плэнет никогда не приглашает к себе в дом на обед женщин… У него забавная репутация… Да, в этом городе полно забавных людей.
– Думаю, ты прав, – отозвался Чарли, чувствуя, как у него слипаются глаза.
Он едва успел раздеться, как тут же заснул мертвым сном.
В конце недели Чарли с Биллом прилетели назад в Нью-Йорк, оставив Энди Мерритта в Вашингтоне вести дальнейшие переговоры с правительственными экспертами по контрактам. Загнав самолет в ангар, Чарли предложил довезти Билла домой, на Ямайку, на своей машине. Они остановились у какой-то забегаловки, чтобы выпить по кружке пива. Оба были голодны, и Билл сказал, что жена наверняка не приготовила ужина, и поэтому на всякий случай они заказали по шницелю с лапшой. Чарли углядел в меню рейнвейн, явно фальшивый, но все равно потребовал принести бутылочку. Выпив, они повторили заказ на шницеля. Чарли рассказывал Биллу о том, что сказал ему Энди Мерритт по поводу прохождения правительственных контрактов,
– Черт подери, Билл, скоро все мы будем с большими деньгами. Может, еще бутылочку? Старый добрый Билл, ну что такое пилот без хорошего опытного механика, скажи на милость? И какой толк в промотере без производства? Ты, Билл, и я, мы вместе с тобой вовлечены в процесс производства, и, видит Бог, я не позволю себе проворонить свой шанс, буду глядеть в оба. Если они только попытаются надуть нас, мы будем драться. У меня уже сейчас куча заказов, крупных заказов из Детройта… лет этак через пять у нас будут большие деньги, и у тебя, Билл, они тоже будут, уж я постараюсь, присмотрю за этим.
Они уписывали яблочный пирог, и хозяин принес им по рюмочке кюммеля. Чарли купил всю бутылку сразу. «Дешевле, чем по стаканчику, не находишь, Билл?» Билл уже начал, как обычно, ныть, говорить, что он тихий семейный человек, что ему пора домой.
– Ну а что касается меня, – сказал Чарли, наливая еще в бокал кюммель, – у меня нет дома и идти мне некуда… Если бы только она захотела, то у нее мог быть дом. Я бы сделал ей замечательный дом.
Вдруг Чарли осознал, что Билл давно ушел, а он все это говорит какой-то полной блондинке неопределенного возраста с сильным немецким акцентом. Он называл ее тетушкой Гартман и говорил, что если у него когда-нибудь будет дом, то она будет его домоправительницей. Закончив кюммель, он перешел на пиво. Она, поглаживая его по голове, ласково называла «vandering gunde». [27] Играл оркестр в баварских национальных костюмах, и какой-то плотный мужчина с толстой шеей пел. Чарли тоже хотел подтянуть йодлем на альпийский манер с ним за компанию, но она, сгребая его в охапку, посадила на место. Она была очень сильной женщиной и все время, когда он пытался фамильярно прижаться к ней посильнее, отталкивала его своими большими красными руками. Но когда он ущипнул ее за попку, она, глядя в кружку с пивом, довольно захихикала. Сейчас он чувствует себя так же хорошо, как и прежде, в те далекие юные деньки, рассказывал он ей все громче – и ему становилось все веселее. Ему было ужасно весело, покуда он с нею не сели в машину. Она, положив голову ему на плечо, ласково называла его по-немецки «котиком», а ее длинные кудри рассыпались и теперь, как покрывало, закрывали баранку. Каким-то образом он все же ухитрялся вести машину.
27
Чудесный юноша (нем.).
На следующее утро он проснулся в каком-то задрипанном отеле на Кони-Айленде. Было девять утра, у него разламывалась голова, а тетушка Гартман сидела на кровати, вся такая красная, такая необъятная, мясистая, и требовала «каффе унд шлагзане». Он повел ее завтракать в пекарню «Вена». Она очень много ела, много плакала, уверяла его, что она совсем не дурная женщина и ее нельзя обвинять ни в чем – ведь она всего лишь бедная девушка, и у нее нет работы, и она так сочувствует ему, Чарли, тоже бедняку и бездомному. Он ответил, что наверняка превратится в нищего, если сейчас не вернется на работу, в свой офис. Выгребая для нее всю мелочь из карманов, он протянул ей бумажку с вымышленным адресом и оставил ее лить слезы над третьей чашкой кофе, а сам помчался в Лонг-Айленд-Сити. Пришлось, правда, немного постоять у Озон-парка, чтобы прийти в себя. Он въехал на заводской двор на последних каплях бензина. Незаметно проскользнул в кабинет.
На столе, как всегда, куча записок, писем, газетных вырезок и голубых листков с пометкой «Немедленно обратить внимание». Как бы мисс Робинсон или Джо Эскыо не разнюхали, что он уже здесь. Вдруг он вспомнил, что в ящике его стола лежит плоская фляжка с бурбоном, подаренная ему Дорис в вечер накануне своего отплытия, «чтобы забыться и забыть о ней», – так она неловко пошутила.
Только он отвинтил крышечку, намереваясь сделать первый глоток, как увидал перед собой Джо Эскью собственной персоной.