Большие каникулы
Шрифт:
— Иди, ну иди сюда! — молил он. — И муха его послушалась. Она села на пальто, висевшее на вешалке, совсем возле него. Потом снова взлетела…
Фэника видел, как она приближалась к бараньей шапке, висевшей прямо против него. Вот она забралась в шапку!
Как только учитель отвернулся к доске, Фэника схватил шапку и нахлобучил ее себе на голову. Муха поймана! Бедная пленница билась в шапке. «Ура-а-а!» — чуть не закричал мальчик, но в то же мгновение получил такой удар по голове, что шапка полетела прямо в чернильницу соседа.
— Ты с ума сошел?
Учитель обернулся и сделал замечание, но Фэника ничего не слышал. Муха, его муха билась в чернильной луже, потом выбралась и, оставляя на его тетради чернильную
Вторая муха появилась не в классе. Фэника увидел ее по дороге домой. Она отдыхала, чистя свои лапки, на крыше чьего-то курятника. Мальчик бросил ранец и в три прыжка оказался за забором. Но тут же — опять в три прыжка — вылетел назад. Из будки на него спокойно и непреклонно смотрел, ворча в полусне, огромный, как теленок, пес.
Возле парка Фэнике повезло: он увидел муху на выставленной на солнце детской коляске. Мальчик подкрался на цыпочках. Муха, казалось, его учуяла. Мелкими кругами она кружила над соской, которую посасывал спящий малыш.
— Сейчас я ее поймаю! — решил Фэника, но в этот момент ребенок заплакал.
— Ты думал, что она поднимает тебя в воздух? Молокосос! — пробормотал мальчик, сердито удаляясь вслед за вспугнутой мухой.
Вот она! Всего в нескольких шагах! Уселась на лысину старика, читающего газету… на второй скамейке справа.
Фэника подошел к старику сзади. Два шага… один шаг… Он прекрасно видел ее на блестящей округлости лысины. «Сейчас она взберется на единственный волосок на макушке старика и… я ее поймаю!» Но мечты обманули его и на этот раз. Муху поймал старик.
Шел второй час дня, и мальчику казалось, что вокруг роятся десятки мух. Он даже слышал их жужжание. Он то и дело резко поворачивался то в ту, то в другую сторону… Напрасно! Наверное, это от голода…
Только на трамвайной остановке он опять увидел живую во плоти и крови муху. Он кинулся к ней, но муха влетела в вагон. Фэника на ходу влетел туда же, и, не взяв билета, стал проталкиваться через толпу, стараясь не упустить муху из виду.
— Эй, билет! Покупай билет! — окликнул его кондуктор.
Мальчик уже добрался до вагоновожатого и собирался накрыть муху на стекле с объявлениями, но та завернула назад. Фэника начал пробираться за ней, через бурно протестующую толпу. Он добрался до кондуктора как раз в тот момент, когда муха уселась на коробку с мелочью. Сунуть туда руку? Нет, это невозможно!
— Ты не выходишь? Конечная остановка, — объявил кондуктор, — Назад я тебя без билета не повезу, учти.
Фэника Попеску вышел. От голода у него кружилась голова. Проклиная всех мух на свете, мальчик поплелся домой. И как раз в этот момент муха уселась ему прямо на кончик носа.
Фэника посмотрел на нее, скосив глаза. Как видно, она почуяла остатки джема. Мальчик ступал осторожно и не дышал, боясь спугнуть ее. Потом он изловчился, и, вытер ев вспотевшие от волнения ладони, внезапно накрыл муху.
— Ура! Муха поймана!
Он нес ее в кулаке, как сокровище. Усталость как рукой сняло. Мальчику хотелось смеяться и во все горло кричать: «Ура! Поймал! Она моя!» И вдруг в его мозгу молнией пронеслось:
— А если она весит не 0,9 грамма? Если это не муха-атлет?
— Нужно ее взвесить, — решил он. — Но где?
Он внимательно читал вывески:
«Дровяной склад.»
— Э-э-э… здесь взвешивают грузы от ста килограммов и выше… Это ведь муха, а не бревно… «Овощи»… Здесь тоже нельзя…
И вдруг он просиял: прямо на углу была аптека! Как это он сразу о ней не подумал? Ведь на аптекарских весах можно взвешивать даже милиграммы…
— Извините, пожалуйста, можно вас попросить кое-что взвесить?
— Пожалуйста,
— Муху..
— Прочь, хулиган!
Испуганный, Фэника выронил муху.
Домой он приплелся разбитый. На плите его ждала холодная еда. Рядом лежала записка: «Поешь и садись заниматься. Мама».
Но Фэнике было не до еды. Он рухнул в кресло и тут же заснул. Ему приснилось, что десяток мух-атлетов несут его по воздуху и прямо над школой — роняют…
Фэника громко вскрикнул и очнулся. Он лежал на полу. Над его носом и в самом деле кружило с десяток мух.
ПОТЕРЯЛСЯ СИРОТА!
(Выдержка, из письма в редакцию)
ТОВАРИЩ ДИРЕКТОР!
Я человек добрый, чувствительный!..
Сердце у меня хрупкое, невероятно хрупкое. Я ни за что на свете не обидел бы и мухи. И даже не прогнал бы ее. А осенью, когда становится холодно, — не знаю, поверите ли вы мне — так вот, осенью я топлю печь больше ради них. Или возьмем цветы. Я их никогда не покупаю. Потому что не могу видеть, как они вянут. Мне просто больно на них смотреть. Что же касается людей, которые их продают, то на них я не могу смотреть без ужаса; они для меня — мясники растительного мира. Или другой красноречивый пример: насморк. Он очень неприятен, не так ли? Так вот, единственный насморк, который меня ничуть не волнует — это мой собственный. Зато насморк других… Когда моя кошка начинает чихать, я чувствую себя несчастным. Я гонюсь за ней, карабкаюсь по деревьям, пока не поймаю и не закапаю ей в нос капли от насморка. На моих руках запечатлены следы отвращения всех кошек ко всяким лекарствам. Но я уверен, что и вам, товарищ редактор, случалось выпрямлять и склеивать конторским клеем раздавленную травинку, что вы тоже не можете посыпать дустом собаку, когда вы уверены, что у нее есть блохи, и не хотите, чтобы они погибли, и готовы заплатить человеку, который режет вам кур, за то, чтобы он помог им сбежать. Вот какой я человек.
И если вещи обстоят именно таким образом, то я спрашиваю вас, товарищ редактор, можете ли вы хотя бы представить себе, люблю людей?
И все же… все же я думаю, что я… убил человека! (Я начал это письмо неделю тому назад, но последние три слова не мог написать до сегодня, да мне и теперь не верится, что они написаны моей рукой.) Но вот как было дело…
Человек, которого, как мне думается, я убил, пришел ко мне в дом четыре года назад. С первой же минуты — нужно ли об этом говорить? — мое сердце широко для него распахнулось. Не знаю, можете ли вы себе представить, как я был счастлив. Потому что этот человек, заполнивший четыре года моей жизни, был не только человеком, но еще и моим племянником. А сверх того еще — и сиротой! Он был один на всем свете, да еще грязен, голоден и чихал. Нет, я не могу жаловаться: судьба позаботилась о том, чтобы мое счастье было полным. Когда он у меня поселился, он весил 49 килограммов. Рассказывая мне о своих страданиях, он похудел еще, я думаю, на 2–3 килограмма… Прилагаю фотографию. Но выслушайте вкратце его историю. Он был из хорошей семьи. Его отец и мать питали к нему поистине материнскую нежность. Он ведь был один у родителей, а их у него было двое. Что этот человек никогда не знал холода, — ясно само собой. Но то, что родители так и не позволили ему узнать, что такое уголь или дрова или как разжигать огонь, — это уже просто прекрасно! Они все подавали ему на тарелочке. Даже тарелочку. Что за родители! Я думаю, даже воздух, которым дышал их сын, они привозили из горной местности…