Большие перемены

Веснина Елена

— О, это я с удовольствием! — охотно согласился Андрей.

— Прекрасно. Постажируетесь у одного опытного человека — он не смотритель, но дело это неплохо знает. И, так сказать, заступите на вахту, — поднялся Буравин.

Андрей спросил:

— Интересно, а куда делся настоящий смотритель маяка? Где он?

— В тюрьме, — коротко ответил Буравин.

* * *

Следователь сидел в своем кабинете и листал папку с документами. Марукин сидел рядом и подобострастно смотрел

на него:

— Григорий Тимофеевич, а зачем к вам этот столичный писатель приходил? Андрей… не помню, как фамилия.

— Москвин. Видишь ли, он ученик того самого Сомова — ученого, который в 1999 году приезжал в наши края с экспедицией. И пропал без вести, — не отрываясь от папки, рассказывал следователь.

— А Москвин-то чего вдруг к нам пожаловал? — спросил Марукин.

— Интересуется судьбой учителя. Переживает, — пояснил следователь.

Марукин покачал головой:

— Странно. Столько лет интереса не проявлял, и вдруг — на тебе, нарисовался.

— Не нарисовался, а откликнулся на мой запрос. Приехал помочь в расследовании, — возразил следователь.

— Кстати, о расследовании. Я сегодня собираюсь проводить повторный допрос Родя. Какие будут пожелания? — переменил тему Марукин.

— Никаких. Потому что сегодня Родя буду допрашивать я, — отрезал следователь.

На допросе следователь не тянул резину:

— Ну так что, гражданин Родь? Идем на чистосердечное признание или уходим в глухой отказ? — сразу спросил он.

Смотритель хитро сощурился:

— Да я не против чистосердечного. Если, конечно, вы меня убедите, что это необходимо.

— Значит, так. Против тебя — факты. Во-первых: в 1999 году в районе твоего маяка без вести пропал известный ученый Игорь Сомов, — начал следователь.

Смотритель хмыкнул:

— Да? Прямо у маяка? Ну надо же! Ну, это ж разве факт? Это так — фактик. Для чистосердечной исповеди нужны основания посерьезней.

— Знаешь что? Когда у меня на руках будут такие «фактики», никакое чистосердечное тебе уже не поможет, — отрезал следователь.

Смотритель махнул рукой:

— Ну ладно, уболтал. Давай бумагу, напишу.

Следователь недоверчиво взглянул на смотрителя, но бумагу дал. Смотритель начал писать, следователь за ним наблюдал:

— Ты пиши, пиши. Чем больше подробностей, тем лучше. Чистосердечное признание смягчает вину… Хотя… совокупной вины на тебе столько, что… Ладно, пиши.

Смотритель огрызнулся:

— А я и пишу. И ведь действительно: чем больше пишу, тем легче на душе становится!

Смотритель продолжал увлеченно что-то писать. Следователь постепенно закипал:

— Что ты там пишешь так долго?

— Так ты ж сказал, чем больше подробностей — тем лучше. Вот я и описываю все в деталях.

Следователь потянулся к бумаге:

— Дай-ка я посмотрю, что ты написал.

— Э,

нет. Сначала ты меня уговаривал, а я не хотел. А раз уговорил, так теперь и не останавливай. Не наступай на горло моей песне.

Следователь едва сдержался:

— Вот уж не знал, что тебя охватит такое вдохновение!

— Э, да ты еще не знаешь всех моих творческих способностей! — ехидно сказал смотритель.

Терпение следователя иссякло:

— Ну, все, давай сюда свою писанину! Смотритель отдал следователю свой листок. Тот начал читать:

— «На первое дело я пошел в малолетстве — 5 лет мне было. Обнес яблоню в соседском саду. Поступок мой раскрылся, и отец меня выпорол. Но уже через неделю я пошел на второе дело». Что это? Что за бред? Смотритель молчал и загадочно улыбался. Следователь нервно читал дальше:

— «Теперь мы обносили не яблоню, а сливу. И был я уже не один, а с подельником — Сашкой Невеличко. Этот наш поступок так и остался тайным. И с тех пор мне все стало сходить с рук». — Ты что, издеваешься надо мной? Дальше — то же самое?

Следователь перевернул листок, бегло читая его с другой стороны. В ярости разорвал его на мелкие клочки. У смотрителя глаза сияли от восторга:

— Начальник, ты же хотел как можно больше подробностей! Что тебе не нравится?

Следователь в ярости бросил разорванный на мелкие кусочки листок с признанием смотрителя в угол камеры:

— Ну все, Родь. Игры закончились. Даю тебе слово чести: ты ответишь за все свои поступки! Я тебя посажу — всерьез и надолго.

— Только ты сначала доказательства собери, а уж потом грозись! Я тебе не лох, чтобы на такую туфту попадаться, — зло бросил смотритель.

Следователь покинул камеру. В дверях он обернулся и грозно повторил:

— Повторяю: всерьез и надолго.

* * *

Маша и Алеша шли, взявшись за руки, по вечернему парку.

— Маш, смотри, почки набухли… — Леша с радостью разглядывал ветки деревьев.

— Скоро совсем тепло будет, — вторила ему Маша.

— А помнишь, как мы с тобой танцевали в этом парке? — посмотрел на нее Леша.

Маша кивнула:

— Конечно, помню. Ты тогда только первые шаги после болезни делал. Я понимала, какая это для тебя боль.

Неожиданно Леша предложил:

— Так давай снова потанцуем! Сейчас это у нас получится гораздо лучше.

— Что ты, мы же опоздаем в ресторан. Да и без музыки не получится, — засомневалась Маша, но в этот момент откуда-то раздались звуки вальса.

— А вот и музыка. Похоже, нас услышали там, — Леша показал глазами на небо. — Теперь мы просто обязаны потанцевать.

— Хорошо. Будем считать, что это репетиция нашего свадебного танца.

Маша сняла с себя пиджак, и влюбленные закружились в вальсе.