Большое гнездо
Шрифт:
— А ежели убыот меня?
Легкая тень пробежала по лицу Олисавы.
— Значит, судьба, — тихо сказала она. — Не мучь ни себя, ни меня, Звездан. Не для того нынче свиделись мы с тобой, чтобы грустные разговоры разговаривать.
— Хоть бы поцеловала на прощание...
— После поцелую, Звездан.
Улыбнулась Олисава, перескочила через плетень и бойко побежала огородами вверх к усадьбе. Обернулась, помахала ему рукой и скрылась за высокими лопухами.
Еще немного посидел Звездан у реки, погрустил и нехотя отправился к Конобею на двор.
— Ты где же это пропадал? — с лукавой улыбкой спросил его охмелевший Словиша.
Кузьма Ратьшич, расправляя бороду, сказал:
— Дело молодое — резвое.
Звездан покраснел под его проницательным взглядом и ничего не ответил, а Конобей вдруг засуетился, шаря вокруг себя глазами.
— Ну, спасибо тебе, боярин, за угощенье, — благодарил хозяина Кузьма, — а нам и на покой пора. Никто с собою ночлега не возит.
Гостей провожали до ворот и за ворота. Сметливые слуги бежали впереди них до самого терема Кузьмы, освещая дорогу смоляными факелами.
Много ли, мало ли просидели Веселица с Ошаней у переяславского посадника в порубе, а в один из дней пришли вои их вызволять.
— А ну, вылезайте, дружки-бражнички. Боярин вас в терем кличет.
На дворе мелкий, как просо, дождик сеялся. По лужам бродили нахохлившиеся куры. У всхода с крыши в кадушку стекала мутная вода.
— Ничо, — сказал посадник, встречая своих пленников, — экие хари отъели.
— Благодарствуем, боярин, — поклонились ему Веселица с Ошаней, — кабы не ты, отощали бы мы вовсе.
— Баб своих благодарите, — засмеялся посадник. — Это они вам, что ни день, носили жорное.
— Да ну? — радостно удивился Ошаня. — Нешто и Степанида моя?
— И Степанида.
— То-то мне вдогадку, вроде пышки со знакомым духом. Так-то она одна умеет замешивать тесто на золотушнике...
— Будя вам, мужики, без дела сидеть-посиживать, — сказал боярин. — Ступайте по домам.
— Вот порадовал!
Поклонились мужики посаднику, кинулись вон из терема.
— Погодите-ко, — остановил их боярин. — Ты, Ошаня, долго у бабы не засиживайся. Крыша у меня в сенях прохудилась — приди починить.
— Приду мигом!
— А тебе, Веселица, другой наказ. Собирается наш светлый князь на Чернигов и повелел тебе, не медля ни дня, скакать ко Владимеру...
Вот так и разлучила судьба хороших людей. Даже по ковшику браги не выпили они на прощанье.
Убивалась Малка, провожая Веселицу:
— Береги себя, Веселица. Ты под сулицы-то да стрелы зря головы своей не подставляй.
— Не всякая стрела в кость да мясо, иная и в поле, — успокаивал, обнимая ее, дружинник. — Ишшо свидимся. Слез ты попусту не лей, а держись Степаниды.
Короток был наказ, еще короче прощанье. Вскочил Веселица на коня, вонзил ему в бока шпоры.
От безделья, от долгого сиденья в порубе любо ему было на воле. Легко шел конь по пустынной дороге. Дождь перестал, выглянуло солнце, в теплых травах звонко предвещали ясную погоду
Радовались широкому простору отвыкшие от света глаза дружинника. Сворачивая коня, подолгу простаивал он на высоких взлобках, жмурясь, оглядывал поля, на которых тут и там виднелись белые рубахи мужиков, вышедших с утра на первые зажинки ржи. Верно в шутку говаривают по деревням: «Сбил сенозарник спесь, что некогда на полати лезть».
Выехал Веселица на край поля:
— Бог в помощь!
— Дай и тебе бог крепкого здоровья, — отвечали, кланяясь, мужики.
Много уж копен торчало по всему сжатому полю, а еще больше оставалось на корню спелого хлеба. Хороший был урожай в этом году, сытной обещала быть зима...
Ближе к Москве больше становилось просторов, но под самым городом пошли сплошные леса. Поздней ночью постучал Веселица в наглухо запертые ворота.
Что да как, долго расспрашивал его въедливый страж, прежде чем пустить на ночлег.
Спал Веселица у попа Пафнутия на сеновале — в избу идти не захотел: душно было. Утром, ни свет ни заря, снова отправился в путь. Спешил Веселица ко времени быть во Владимире, князя не хотел гневить, да и самому не терпелось встретиться со старыми своими друзьями.
Ввечеру, проезжая через Потяжницы, услышал Веселица шум за плетнем. Не то баба плакала, не то всхлипывал мужик.
— Эй, кто там есть живой? — крикнул он, не слезая с коня.
Всхлипы прекратились, и из-за плетня высунулась женщина со сбившимися волосами. Глаза в глаза встретился с ней Веселица взглядом.
— Ты что ревешь? — спросил озадаченный дружинник.
— Да как не реветь-то, коли мужика мово взяли?
— Куды взяли-то?
— На рать, куды ж еще?.. А мужик мой хром и на один глаз слеп. Какой из него пешец?
— Ты, баба, говори, да не заговаривайся, — оборвал ее
Веселица. — Хромых и кривых и прочих всяких убогих князь наш в войско свое не берет...
— То князь, а то боярин...
— Да кто же боярин-то у вас?
— А Одноок. Днесь водил он казать дружину на княжой двор, так самых крепких мужиков отобрал, и коней добрых, и кольчугу справную. А утром явился его тиун да на мужика мово и накинулся. Ты что, говорит, прячешься по углам, яко таракан? Ты почто не хочешь служить князю?!
— Эко наговорила ты мне всего, баба, а что-то не верится, — покачал головою Веселица.
— Да мне-то почто врать?
— Твой мужик...
— А я тебя о заступе не прашивала, сам кликнул. Вот и езжай себе мимо.
Веселица пристально посмотрел на бабу — нет, не врет она, слезы ее от горя, а не от хитрости.
— Что ж, одного твово, хворого-то, и взял Одноок? — спросил он.
— Почто одного? Не одного. Вон и Киршу взял, а он грудью скорбит, одною ногой в могиле. Да и Толпыга не краше Кирши. Жатва на носу, вот и оставил боярин крепких-то мужиков — так ему, знать, сподручнее...