Большое гнездо

Зорин Эдуард Павлович

Горько было сознавать старцу, что не нашел он в сердце Веселицы отклика на свою доброту, но верил еще: не много пройдет времени, потолкается Веселица в миру — и вернется назад. Не сыскать ему правды — зарыта она глубоко, милости княжеской не добиться — нет у него послухов против Одноока. Посмеется над ним боярин и велит вдругорядь гнать со двора. А князь сурово накажет за наговор.

Предостерег бы Мисаил Веселицу, да по глазам прочел: падут слова его на бесплодный камень. Почто надрываться зря?..

Ушел

Веселица. Придя во Владимир, перво-наперво заглянул к Морхине.

Кузнец вытаращил глаза:

— Покойничек не то ожил?

— Не хоронил ты меня...

— Другие хоронили...

— Хоронить-то хоронили, да в гроб положить забыли. Вот он я!

— Не серчай, Веселица, — мягко сказал кузнец. — Видеть тебя я рад.

— Одноока тоже порадую...

— Эко удивил!.. А в беде своей ты сам виноват. Одноок брал, что в руки шло: на то он и резоимец.

— Ко Всеволоду пойду.

— Вовсе помутился у тебя рассудок. Да нешто князь боярина даст в обиду?

Совсем отчаялся Веселица. Обессилев, прислонился к наковальне, опустил безвольно руки. Острые лопатки жалко торчали сквозь продранную на спине рубаху, грязные пальцы высовывались из худых лаптей.

Умолял Веселица:

— Ну, научи меня, Морхиня. Ты человек мудрой — про то все говорят. И князь тебя чтит. Как быть?..

— Купцы тебя к себе не примут, знаешь сам, — вслух рассуждал кузнец. — Идти тебе в закупы, а иного пути нет...

— Эко присоветовал! — ожесточившись, вскочил Веселица.— А из закупов — в холопы?..

— Почто в холопы? Откупишься — снова станешь свободным...

— Немощен я...

Жалко было Морхине Веселицу, но как ему помочь?

— Ты князю-то замолвил бы за меня словечко, — снова принялся за свое Веселица. Г лаза его лихорадочно блестели.

— Не послушает меня князь...

— Куды ж мне?

Морхиня помолчал. Веселица перекатывал на худых скулах жесткие желваки.

— Пропал я, Морхиня, яко капустный червь, — сказал он.

— Сам на себя веревку свил, других винить неча, укорил кузнец.

Веселица побледнел:

— На пиру много друзей...

— Не ярись. Эко явился — словно полымем тебя принесло. Послушайся моего совета...

— Ко князю пойду.

— Одно заладил...

— Прощай, Морхиня..

— Прощай.

Вышел Веселица на улицу — ослеп от яркого солнца. Шел, качаясь, как пьяный. И чем дальше он шел, тем все больше западали ему в душу слова, сказанные Морхиней. Не кривил душою кузнец — говорил то, что знал. Надежный он человек, и зря обругал его Веселица.

В закупы идти — все равно что на кривой и кособокой жениться. Но кривую жену не избыть вовек, а из закупов можно выкарабкаться...

Был у него еще смиренник — отец Мисаил. Но принимать суровый обет Веселица не хотел. Не чувствовал он в себе близости к богу и еще мечтал рассчитаться

с Однооком.

Припекало осеннее солнышко Веселице спину, а в тени под заборами снег лежал.

Шел Веселица, не глядя по сторонам. У Медных ворот увязались за ним ребятишки. Поначалу дразнили незлобно, дергали за штаны, потом принялись кидать в него комья мерзлой земли.

— Весел Веселица, да рожа невесела! — кричали они, сбиваясь в озорную толпу.

Взрослые выходили из ворот — иные отгоняли ребятишек, другие тоже скалили зубы.

— Принесло его нам на лихо.

— Куды только посадник глядит?!

Бабы жалились:

— Не трожьте убогого.

Мужики со знанием говорили:

— Не убогой он, без понятия. Глупо рожено — не научишь...

Вдруг будто споткнулся Веселица. Поднял затуманенный взгляд и увидел, что стоит перед бывшей своей избой. На крыше — те же петухи, оконца облачены в кружевные наличники. Перед воротами стоит возок, одна к одной — белые лошади украшены нарядной сбруей. Выводят отроки красну девицу в высоком кокошнике, придерживают ее под локотки.

Ах ты, господи, ведь привидится же такое! И не красну девицу вовсе подсаживают в возок отроки, а боярина Одноока. Кланяются ему низко, ноги, обутые в мягкие сапоги, бережно упутывают ласковым мехом.

Тут-то и глянул боярин на убогого, вытаращил глазищи, разинул, набравши воздуха, рот, заорал:

— Гони!..

Взяли кони с места, понесли возок по разбитой дороге, ударили его задом в плетень, выровняли бег и скрылись за поворотом.

Веселица задрожал, кинулся вслед. Ребятишки веселой гурьбой бежали с ним рядом. Улица наполнилась беспокойной суетой и криками:

— Лови!

— Держи!

— Хватай вора!..

Шла навстречу монашка, испуганно крестясь, попятилась с дороги.

— Помогай вам бог, люди добрые, — обратилась она к бабам. — Не скажете ли почто шум?

— Здрава будь, Феодора,— отвечали ей бабы. — Нанесло на нас опять Веселицу. Сколь дён не показывался — думали, сгиб. Ан нет. Сызнова грозится Однооку...

— Чего грозится-то? — удивилась монашка.

— Аль не слыхала?

— Наше дело — богу молиться, — скромно отвечала Феодора.

— Пустил его Одноок по миру, все богатство отобрал, избу тож — вот эту самую... Да ты не печалуйся, матушка: сам Веселица всему виной и причиной. Жил неправедно, вот его господь и покарал... Одно слово, убогой он.

— Убогих бог любит, — сказала Феодора. — А мальцы ваши убогим помыкают.

— Неразумны ишшо, вот и скалятся...

Ребятишки наседали на Веселицу со всех сторон, со смехом валили на землю. Он отбивался от них, как мог.

На помощь мальцам поспешили замешкавшиеся было у вррот отроки. Отшвырнули ребятишек, прижали Веселицу к плетню. Стали размахивать кулаками.