Большое гнездо
Шрифт:
— Вот пожалуюся князю!
Еще больше развеселил дружинников. Стали они над ним измываться не таясь. Собрали толпу, говорили ставшим на обочине мужикам:
— Чо рты разинули? Али не видите, что застрял боярский возок?
— Как не видеть, — отвечали понятливые мужики. — Да делать что?
— Выпрягайте возок, волоките боярина на плечах, чтобы ножки не замочил.
Мужикам два раза сказанного не повторять. Стали они, давясь от смеха, выпрягать лошадей, ловко работали — дело привычное. Не успел боярин и опамятоваться,
— Никак, весну встречать наладились? — спрашивали, дивясь веселому шествию, встречные.
Всем смешно, одному Однооку не до смеха. «Уж не Ко нобеевы ли это проделки?» — даже такое подумалось. Еще жгла его обида на соседа. А один из голосов в общем гомоне показался ему вдруг знакомым. Пуще всех старался, злее остальных подшучивал.
«Господи, — обмер боярин, обвисая на чужих плечах.— Как же сразу-то меня не осенило: Веселица это!»
Обернулся, шаря глазами в толпе, выискал взглядом бледное лицо под высокой, на лоб сдвинутой шапкой — он.
Напирая конем на толпу, дружинник подъехал ближе.
— Что, Одноок, признал ли старого знакомца?
— Как не признать, — прохрипел, беспомощно барахтаясь, боярин.
— Великую оказал я тебе честь.
— Куды уж боле.
— Еще попомнишь Веселицу...
— Да не забуду.
— Помни, боярин. И впредь меня стерегись... Ишшо не расквитался я с тобою за свой должок.
— Да и за мною не постоит...
— Гляди, от чести такой не загордись, — предупредил Веселица. — И злобствовать не моги...
— Надел чужой-то опашень, а душа черная, — прохрипел Одноок, подозревая в Веселице ряженого.
— Как бы не оступиться тебе, боярин, — посмеялся над его намеком Веселица. — А опашень мой. И конь мой. И меч. И друзья вокруг меня мои.
— Тати вы, а не князевы дружинники! — закричал Одноок, видя приближающихся от Серебряных ворот вершников. — Эй, люди!..
— Почто крик? — подъехал к веселой толпе Кузьма Ратьшич.
Веселица, и глазом не моргнув, пояснил через голову боярина:
— Застрял Одноок в сугробе, вот и попросил я у мужичков подмоги, чтобы перенести его на сухое.
Притихшие мужики, пряча улыбки, опустили боярина на дорогу.
— Врет он все, — сказал Однок, оправляя одежду и разыскивая глазами посох. — Потряси его Кузьма. Не дружинник он вовсе, а тать.
— Слышь-ко, Веселица, — сказал Кузьма, — как поносит тебя Одноок за услугу.
— Как не слышать, — спокойно отвечал дружинник.— Сам Одноок господин гневу своему. А моя совесть чиста.
Осекся боярин, глазами растерянно захлопал, то на одного, то на другого переводит взгляд. Кузьму-то он с каких еще пор знает. В нем сомнения нет. Князева правая рука. Так почто не сробел Веселица? Почто глядит прямо, коня не поворачивает? Почто не вскинет Кузьма плеть, почто сам
Мужики тем часом, все еще забавляясь, быстро впрягли коней в возок, попятили их к боярину.
— В кривом глазу и прямое криво, — сказал, внимательно разглядывая Одноока, Кузьма. — Не доволен тобою князь, боярин. Еще вечор меня спрашивал: почто не вижу на дворе своем Одноока, почто сторонится моих глаз. Али верно про него сказывают, что хуже мытника на торгу, только тем и зацят, что шарит по чужим бретьяницам?.. То не мои слова — князевы, а ты над словами его подумай.
Пригнуло боярина к земле, ноги мелкой дрожью охватило, посох вывалился из ослабевшей руки.
— Да что же это на белом-то свете деется? — поперхнулся он слабым горлом. Носком за носок задевая, мягкой походкой доплелся до возка, сунулся на подголовники, откинулся, затих.
Кузьма плеточкой полоснул коня по мягкому крупу. Напомнил вслед удаляющемуся возку:
— Не забудь про сказанное, боярин!
«Как забыть», — давясь от злобы, пробормотал в бороду Однрок. Возвратившись во гневе, на своей усадьбе боярин суд чинил и расправу.
Возницу велел сечь у себя под окнами.
— За что? — опешил тот.
— А это, чтобы впредь неповадно было с мужиками вместе насмехаться над боярином.
Стараясь угодить Однооку, возницу били нещадно. Показывая окровавленную спину, спрашивали:
— Еще добавить, батюшка?
— Добавьте еще.
И снова били, и снова спрашивали. И снова говорил боярин:
— Не жалейте. Холоп не медведь — шкуры ему не попортите.
Потом били конюшего — за то, что кони не резвы. Потом приволокли пред окна выжлятников. И их били — за то, что на прошлой неделе не взяли псы подраненного зайца. Квасника били за плохие меды, а сокалчего — за недоваренную кашу.
Взъярился было и на Звездана Одноок, но сын вмиг осадил его:
— Я тебе не кобылка безответная. Како сядешь, тако и слезешь.
— Не зная, греха не сотворю, — сказал боярин. — Но ежели проведаю, что с Веселицей водишься, привяжу покороче.
— Неча по-пустому грозить, — отвечал Звездан. — С сего дня я в твоем тереме не жилец. Уйду на князев двор ко гридням. Тошно мне на тебя глядеть.
И не в острастку сказал, не потому, что хотел попугать боярина. Смекнул Одноок, что не жить ему с сыном под одной крышей. Испугался, что станет Звездан делить имущество.
— Ныне люди напрасливы, сынок, — заговорил он покорным голосом. — Ежели уйдешь от меня, чего только не наговорят.
— Я наговора не боюсь, — твердо ответил Звездан. — Хуже того, что есть, все равно не будет. А твои грехи на свои плечи перекладывать я не охотник. Сам творил зло, сам и ответ держи. Нет у тебя сына...
Когда складывал он одежку в суму, стоял Одноок за его спиной и охал:
— Платно-то я тебе справил прошлой зимой. Шесть локтей сукна взял по две резаны за локоть...