Большое (не космическое) путешествие

Скворцова Елена

Мы сидим на кухне и обираем с веточек облепиху. Эта облепиха ничья, просто растёт рядом с нашим участком, поэтому её можно собирать вместе с веточками.

Я опускаю голову, потому что мама думает, наверное, что я прихожу домой, обедаю и сразу сажусь за домашние задания, как в старые добрые времена.

– Хорошо справляется, – с укором говорит бабушка, – иногда так хорошо, что время ложиться спать, а выясняется, что она уроки не сделала.

– А что ты днём делаешь, телевизор смотришь, что ли? – интересуется мама.

– Днём

ей погулять хочется, – говорит бабушка. – Соседка говорит, иногда пулей прибегает домой за пять минут до моего прихода, – добавляет она.

Ничего себе, оказывается, бабушка знает – и в то же время я испытываю облегчение, совесть уже не так мучит.

– Где ты гуляешь? – волнуется мама. – С кем?

– Да с девочками, – успокаиваю я её.

Если бы она знала, как бывает хорошо: выйдем мы все на улицу после уроков, а там красота, пахнет осенью – и идём гулять в наши излюбленные места. Последнее время это опушка леса – там такой крутой склон, и мальчишки приделали прямо над ним к берёзе тарзанку… только там часто бывает занято.

Мама пристально на меня смотрит.

– Гуляй, – говорит вдруг. – Радуйся своей свободе, пока она есть.

Дальше ещё – море наставлений о том, что одной ходить не надо, возвращаться домой – как только стемнеет, по всяким местам дурным не шарашиться.

– Мама, скажи бабушке, чтобы она не встречала меня со станции – а то она говорит, что темно уже становится в это время.

Последний раз, зная, что бабушка собралась идти встречать меня, я выскочила из электрички и за десять минут пронеслась бегом до самого дома, когда бабушка только выходила. Она очень ругалась.

Мама отказывается выполнить мою просьбу.

– Подумай обо мне и о бабушке – нам и так неспокойно.

Мы продолжаем неспешно обирать веточки.

– Мама, ты по-прежнему живёшь в той комнате? – спрашиваю я чуть погодя.

В конце лета мы с бабушкой приехали её навестить, и кое-что выяснилось.

Во-первых, мама живёт не в самой Москве, а в Троицке, а это, по-моему, разные вещи, хотя мама уверяет, что многие так делают и Троицк даже лучше – спокойнее, и воздух чище.

– Где Красная площадь? – упрямилась я.

– До неё пешком – увы, Маришенька, – отсюда не дойдёшь, – как маленькой, сказала мне бабушка.

– Это не Москва, – повторила я.

Не обращая на меня больше внимания, они продолжили разговор, и в это время в комнату вошла незнакомая женщина лет пятидесяти.

– Извините, я вам помешала, – сказала она – и, сев возле окна на кровать, которая, как я думала, была маминой, начала лениво рыться в своей косметичке, словно желала сказать: мне совершенно всё равно, что я вам помешала.

– Ничего, Светлана Вадимовна, – ответила мама и, понизив голос, сказала: – пошлите на кухню.

Так я узнала, что мама живёт в комнате не одна, и сразу мне сделалось очень тоскливо. Эта Светлана Вадимовна мне не понравилась.

Бабушка выглядела так,

будто ей хочется что-то сказать, но она пересиливает себя. Она накрыла мамину ладонь своей ладонью.

– Работает в киоске возле нашего дома, – зачем-то пояснила мама.

– У неё синяя татуировка на руке, или мне показалось? – громко сказала я, а они как зашикали на меня.

Оказалось, эта Светлана Вадимовна раньше ещё и в тюрьме сидела.

– Неужели тебе не с кем было больше поселиться? – спросила бабушка, когда ближе к вечеру мы с бабушкой шли на поезд, а мама нас провожала.

– А с кем? Во второй комнате, которая поменьше, мужчина живёт. Эта Светлана Вадимовна нормальная, ты не думай – с ней можно договориться.

Бабушка вздохнула и ничего больше не сказала, хотя я-то как раз всё ещё не могла избавиться от потрясения.

Когда мы остались с бабушкой одни, я подняла на неё глаза – по моим представлениям, именно сейчас, когда мама ушла, бабушка должна была перестать сдерживаться и начать рвать на себе волосы.

Но я так и не заметила у неё такого настроения – более того, я заметила, что бабушка едва заметно улыбается, глядя вдаль, словно думает о чём-то своём и испытывает удовлетворение. Что-то, видимо, её во всём этом устраивало.

– …Пока, Маришенька, я должна оставаться там, – сказала мама. – Жильё стоит дорого, а работа у меня хотя и есть, я не уверена, что стоит рисковать и перебираться жить в другое место: большая удача, что нужно платить только за половину комнаты.

– Это сейчас пока, а там, если дальше мама развернется, может, действительно появится возможность переехать, – утешает меня бабушка.

– А у тебя там… неплохо дела идут? – осторожно спросила я маму.

– Откуда, по-твоему, появились деньги на репетитора?

Больше я ничего не говорю, потому что знаю, нельзя говорить о том, что дела складываются хорошо, иначе сглазишь.

Мама привезла мне новые колготки – не такие, которые собираются складками и висят, а плотные и растягивающиеся.

– Я познакомилась с одной женщиной, она работает в детском магазине, так вот она говорит, это для тебя самые удобные колготки.

– В них тепло будет, – немного подумав, одобрила бабушка.

– Малиновые, – удивилась я, достав из пакета вторую пару.

– А что? Модно и весело, – заявила мама.

Это был первый раз, когда я услышала от неё слово «модный». Употребленное в хорошем смысле. Что одежда должна быть модной – такого прежде не было. Модная, считала она – эта значит не такая, какая тебе действительно нужна, а купленная в угоду чьему-то мнению.

Мама с бабушкой предпочитали обычно скромные юбки, блузки и строгие платья – сами их носили и одевали так меня. В школу, имеется в виду. Для игр на улице – наоборот, самую простую одежду, которая не станет стеснять движения, а если запачкается, чтобы не жалко было.