Большое путешествие Марселино
Шрифт:
Они шли некоторое время молча, потом Марселино начал опять:
— Мне братья объяснили, что герои бывают на войне. На небе войны есть?
— Нет.
— Так кто же такие герои?
— Разве братья не говорили тебе? Люди, которые сражаются с печалью, страхом, нуждой и болью.
— Это они про мучеников говорили. А герои — те, кто сражался за Родину.
— Да, такие герои на небе тоже есть. Но мучеников гораздо больше.
— Брат Негодный сказал, что мучеником быть лучше, чем героем. А ещё — что мученики умирают за Бога безоружными.
— Так
Вдруг мальчик засмеялся, и Ангел спросил его:
— О чём ты?
— Вспомнил, как напугался брат Значит, и что было потом… Ты разве не помнишь?
— Если это очередная твоя шалость, то нет: очень уж много их было. Но расскажи мне.
Вечером того дня, наговорившись про мучеников и героев, Марселино решил проверить, годится ли в герои брат Хиль, или ему лучше в мученики податься.
Из шкафа, стоявшего в углу часовни, он достал старую рясу, потом отыскал табурет и выбрал в коридоре подходящее местечко потемнее, но такое, чтобы простодушный монах всё-таки смог что-то разглядеть.
Решив, что здесь-то он и будет ждать, Марселино забрался на табурет, надел рясу и накинул на голову капюшон. Совершенно неподвижно стоял он спиной к той двери, из которой должен был, по его расчётам, появиться монах.
Прошло немного времени — ив коридоре появился совсем не брат Хиль, а вечно рассеянный брат Значит, нагруженный черенками, которые прививал в саду. Вдруг он заметил что-то странное и прямо остолбенел: в нескольких шагах от него стоял, не шевелясь, повернувшись спиной, какой-то странный высоченный монах с непропорционально маленькой головой. Вроде бы ни кистей рук, ни ступней у этого монаха тоже не было. Он уже собрался повернуть назад и расспросить кого-нибудь из братьев, что это может быть такое, но тут таинственный монах как будто переломился пополам и бросился бежать, подхватив развевающуюся рясу и таща за собой табурет.
Брат сперва завопил, но потом разглядел табурет и понял, что жуткий безногий монах, убегавший по коридору, был не кто иной, как Марселино. Тогда он погнался за ним, крича:
— Марселино, немедленно вернись!
Бежать пришлось быстро, но беглеца он догнал очень скоро. Брат Значит ни разу в жизни не ударил мальчика, и тут не стал, но то, что он сделал (вернее, сказал), было куда хуже:
— Немедленно всё расскажу отцу-настоятелю! Марселино понял, что попался, и рискнул подлизаться к монаху, пока тот помогал ему выпутаться из огромной рясы:
— Я только узнать хотел, герой ты или мученик, — дрожащим голосом оправдывался он.
Брат оторопел:
— Герой… или мученик… я, значит?
— Ну да, — продолжал мальчик, — если не испугаешься — значит, герой. А если испугаешься, но потом меня простишь, — выходит, мученик.
Брат не мог сдержать улыбки. Он перекинул через руку старую рясу, а мальчику вручил черенки, дав знак идти за ним.
— Ну пойдём, положим одежду на место.
— А отцу ничего не скажешь?
— На этот раз не скажу, — пообещал монах. И они пошли по коридору. Монах на ходу аккуратно сворачивал рясу, а Марселино один за другим ронял черенки.
Но
Он лежал с открытыми глазами и представлял себе великие сражения, о которых рассказывали монахи. С саблями наголо, сверкающими, как молнии, над головами бравых всадников, непобедимая кавалерия неслась вперёд…
Потом мальчик закрыл глаза — просто так, чтобы лучше сосредоточиться. Теперь он воображал себе славных мучеников, коленопреклонённых и безоружных. Сложив на груди руки и глядя на небо, они предавали себя на любые пытки…
Наконец, увлечённый своими фантазиями Марселино не мог больше оставаться в постели. Он решил обеспечить мученичество всем сразу.
«Обязательно мучениками станем», — говорил он про себя, подходя к двери.
Братья крепко спали, так что Марселино без приключений добрался до кухни, почти на ощупь отыскал там спички и сунул их в карман. Потом набрал полную охапку дров.
Он задумал разжечь свой костёр под чердачной лестницей. Лучше места не найдёшь.
Несколько раз он ходил от лестницы в кухню и обратно, принося всё новые охапки дров. Решив, что теперь их хватит, Марселино достал спички и зажёг сперва самые тонкие и сухие веточки. Убедившись, что дрова как следует занялись, он побежал к себе.
Закрыв дверь, он встал на колени и начал молиться так:
— Иисус, мы все хотим быть мучениками, все-все…
Потом он лёг и голову спрятал под подушку, чтобы умереть за Господа, но лучше бы так, чтоб почти незаметно.
Огонь под лестницей всё разгорался, потом перекинулся и на саму лестницу и распространялся всё дальше, дальше, по кельям верхнего этажа, пока наконец не запылал весь монастырь. Братья бегали взад и вперёд в клубах дыма, на одних горели рубахи и рясы, на других уже и капюшоны. Тут же носились коза и кот с пылающими, как факелы, хвостами. Пламя подбиралось к Марселино…
Мальчик кричал во сне. Свисток брата Негодного не замолкал ни на секунду. Наконец брат Кашка, чья келья была совсем рядом, прибежал к своему воспитаннику и увидел, как тот мечется в постели.
— Марселино, сынок, проснись! Давай-ка просыпайся!
Свисток всё не умолкал, а в келью мальчика вошёл сам отец-настоятель.
— Это ему страшный сон приснился, отче, — объяснил брат Кашка.
Марселино приоткрыл глаза и увидел над собой две расплывающиеся фигуры монахов. В дверь как раз входил третий, брат Ворота.
— Что стряслось-то? — с тревогой спросил новоприбывший.
— Сходите наверх, брат, — обратился к нему настоятель, — и узнайте, что нужно брату Негодному. Если он из-за Марселино переживает, то скажите ему, что мальчику кошмар приснился, но сейчас уже всё хорошо.
Брат Ворота ушёл выполнять поручение, а брат Кашка склонился над Марселино:
— Что тебе приснилось, сынок?
— Мы уже все мученики? — спросил тот, ещё не полностью проснувшись.
Брат Кашка дал ему воды, а настоятелю сказал: