Большое сердце
Шрифт:
— Хоть пляши, — бодро сказал Орешин, крутя ногой.
— Что мне только с вами делать? Одиннадцатого сегодня отпускаю: кого в колхоз, кого на завод, кому, видите ли, доклад в цехе нужно читать, кому ремонтом заниматься… Еле ходят, а туда же! Ох, подведете вы меня под трибунал! И закричал сердито:
— Идите, да чтобы к ужину быть здесь!
Дорогу в колхоз указала Орешину женщина, ехавшая мимо госпиталя в телеге.
— Это в Курьевку, что ли? Прямо проселком так и ступайте, потом направо.
Орешин
Пьяный от свежего воздуха и ослабевший от ходьбы, он добрался до колхоза часа через два. Отдохнув минут десять у околицы на траве, пошел переулком, приглядываясь, у кого бы спросить, как найти председателя. И вдруг остановился, словно его толкнули в грудь. На задворках, где чернели огороды, происходило что-то невероятное. Грузный черный старик в полосатой рубахе, босиком, тащил по земле за ручки плуг. Ему помогали две женщины, взявшись за постромки, — одна молодая, с высоко подоткнутым подолом, другая постарше, с темными руками и лицом, словно пропеченная на солнце.
Подняв плуг за ручки и воткнув его в землю, старик хрипло скомандовал:
— Ну, бабы, берись дружнее!
Женщины перекинули постромки через плечо и потянули за собой плуг, увязая в земле.
Когда Орешин подошел к изгороди, они тянули плуг уже обратно. Колесо плуга невыносимо взвизгивало и скрежетало, старик покрикивал на женщин, мелко семеня босыми ногами за плугом по рыхлой борозде…
— Провались оно пропадом! — злобно приговаривала пожилая женщина, напрягаясь так, что жилы на шее у нее вздулись и лицо побагровело.
— Стой! — неистово закричал Орешин.
Все трое остановились и с молчаливым удивлением, даже с испугом, уставились на него.
— Вы… что это делаете?
Старик опустил ручки плуга и неторопливо подошел к Орешину, приглядываясь к нему круглыми ястребиными глазами.
— Участочек свой подымаем, товарищ военный. Лопатой проковыряешься тут неделю… А время-то не ждет! Рассаду высаживать пора, да и картошки тоже хочется ткнуть маленько…
Бледнея от возмущения и внутренней боли, Орешин гневно спросил:
— Но почему же… на себе? Ведь это же, как бы сказать… позорный факт! Ведь люди же вы! Лошадей у вас в колхозе нет, что ли?
Губы его прыгали, руками он судорожно вцепился в верхнюю жердь изгороди.
Старик опасливо покосился было на Орешина, потом улыбнулся виновато, с жалостью глядя ему в лицо.
— Вы не принимайте близко к сердцу, товарищ военный. Все едино ведь, что лопатой, что плугом: и тут, и там хрип гнешь. Стыдно, конечно, а что же сделать? Лошади-то все на севе заняты. Не дают их…
Орешин перебил, его сердито:
— Где у вас председатель?
Повернувшись вправо, старик долго всматривался туда из-под руки.
— Должно, не он ли там, около кузницы…
— Не тот, что в военном?
— Он, он самый…
Подтянув
— Сейчас мы с ним поговорим. По-своему. По-солдатски.
VI
Плотный, широкоплечий солдат стоял спиной к Орешину около покосившегося навеса и, заложив руки за спину, глядел, как желтоволосый паренек запрягает лошадь в плуг.
— Пошевеливайся, — строго учил его солдат. — Не на гулянку едешь. Войлок-то под седелку подложил? А то холку лошади собьешь. Подпругу крепче подтяни.
Паренек молча и быстро исполнял, что ему говорил старший. Он уже хотел ехать, как солдат опять остановил его:
— Не так я тебя учил постромки завязывать. Завяжи как следует.
Помолчав, спросил:
— Куда пахать-то бригадир наряжал?
— За овражек, — сиплым голосом отвечал паренек.
— Поезжай. Я приду потом, посмотрю.
Заслышав сзади шаги Орешина, солдат оглянулся.
Как только глянул Орешин на широкое, крутолобое лицо с зеленоватыми глазами, так и остановился в удивлении.
— Кузовлев!
Солдат развел руки, радостно улыбаясь.
— Товарищ сержант! Федор Александрович! Жив?!
Они обнялись и расцеловались. Минут пять наперебой расспрашивали друг друга, не успевая отвечать.
Когда первый пыл встречи прошел, Орешин дернул Кузовлева за рукав.
— Садись. Не думал я, что при первой же встрече нам, Елизар Никитич, придется ссориться…
— А что? — встревожился тот, усаживаясь на бревно.
— Как ты мог допустить такой безобразный факт, чтобы колхозники свой огород на себе пахали? Как, спрашиваю?
— Где? — вскинулся Кузовлев.
Орешин молча махнул рукой в сторону задворок.
Обеспокоенно взглянув туда, Кузовлев нахмурился.
— Назар Гущин это. Экой мужик для себя жадный. Да кто его заставляет?!
Орешин насмешливо взглянул на Кузовлева.
— А ты ему лошадь дал, чтобы огород вспахать?
Еще больше нахмурившись, Кузовлев упрямо сказал:
— Лошадей никому не дам, пока колхозную землю не запашем. А Назар Гущин этот не в колхозе дохода ищет, а на приусадебном участке…
— Разве колхозу вред, ежели колхозник дополнительно получит с приусадебного участка?
— Самый настоящий вред, — не сдавался Кузовлев. — Займутся люди своими участками, а колхозную работу упустят.
— Нет, ты меня не убедил, — вставая, сказал сержант. — Я ведь хоть и заводской человек, а колхозный устав читывал. Приусадебный участок колхознику для подспорья даден, как бы сказать, для сочетания личных интересов с колхозными… Вот поэтому должен ты помочь колхозникам вспахать участок. А в это время они пускай на колхозную работу идут.