Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
— Кто вам сказал? — спросила она трагическим шепотом и даже покосилась на врача, как будто тому было дело до того, кто отец ее ребенка!
— Алина, — сказал Никоненко. Пусть знает, что при малейшем нажиме “дорогая подруга” может выболтать любой ее секрет.
— Да, — пробормотала Маруся, — конечно. Она Димочку терпеть не может. Она за нас с Федором жизнь готова отдать.
Ну конечно!
Она вертит вами как хочет, управляет, решает, ругает вас или поощряет, и ей это доставляет удовольствие. Ни при чем здесь готовность
— На вечере вы разговаривали с ним?
— Да, — сказала она и отвела глаза, как барышня, которую вогнал в краску лихой гусарский ротмистр.
— О чем?
— Да так… О том, что давно не виделись. О том, что у него выставка…
“Маня, надо же, ты совсем не изменилась! — Тон снисходительно-добродушный, вид ласковый и веселый. — Все такая же… свеженькая. Видела у Манежа афиши? Ты приходи. Это хорошая выставка. Как ты живешь? Работаешь? Я пропадаю от работы. Заказов стало так много, не успеваю справляться. Альбом оформляю, пару книг, портреты… Машину купил. “БМВ”, конечно. Хорошая машинка, очень сексуальная. Я же художник, Мань, я так чувствую эти веши. Ты водишь машину?”
— Вы пытались наладить с ним отношения, когда родился ваш сын?
— Наладить? — переспросила она удивленно. — Нет. Он ушел от меня задолго до его рождения, и ушел совершенно определенно. Окончательно. Он даже и не ушел, он просто бросил меня, и все. Он ни в чем не виноват. Я была… эпизодом, и всегда об этом знала. Даже десять лет назад.
— Он не собирался проводить вас домой из школы?
Она ужасно удивилась:
— Нет, ну что вы!
— Маша, вы никому не писали записок? Ну, в ящик, который стоял на сцене, ничего не бросали?
— Я не писала. Я не видела никакого ящика.
— Как не видели? — поразился Никоненко. — Ящик для игры в почту стоял на краю сцены. Слева, если стоять к сцене лицом.
— Не видела, — повторила она жалобно. — Когда я сидела, мне сцену было почти не видно. Я только Потапова видела в президиуме. Я еще подумала, что он говорит хорошо, не как все остальные начальники. А когда все кончилось, и мы встали, там не было никакого ящика. Хотя я и не смотрела. Ко мне Димочка подошел.
Здрасте вам! Не было ящика! Где же он был?
Когда капитан прибыл на место происшествия, ящик стоял как раз в левом углу сцены.
— Маша, вы точно помните, что ящика не было?
— Нет. Не точно. Я не смотрела. По-моему, не было.
— А потом вы не видели его?
— Когда потом?
— На банкете?
— Нет. Не видела.
— Вы думаете, что убийца спрятался в ящике для записок? — поддел его врач, до этого благородно помалкивавший. Никоненко махнул на него рукой.
— Маша, вы пришли к началу вечера?
— Я опаздывала. Я бежала, споткнулась на крыльце и схватилась за Вовку Сидорина. Он тоже опаздывал.
— Он спешил, так же, как и вы?
— Наверное. Нет, он не бежал, как я. Он шел медленно. Когда я его схватила,
— Вы разговаривали с ним?
— Пока входили в школу. Потом он куда-то пропал. Наверное, Дину искал. Он всю жизнь был влюблен в Дину. Она… очень красивая. Как была, так и осталась.
Мария Суркова говорила, как совершенно нормальный человек, — исчезла неестественная громкость и четкость речи и сумасшедший блеск пропал из темных глаз. Оказалось, что она самая обыкновенная женщина — страшненькая от пережитой операции, потери крови и сегодняшнего ночного потрясения.
Кому она нужна так, что убить ее решились прямо в больнице, где всегда есть люди — охрана, дежурные врачи, ночные сестры?! Откуда убийца знал, в каком она состоянии? Почему был уверен, что она не сможет встать? Не поднимет шум?
Он знал, что ей колют снотворное. Он знал, что она очень слаба.
Выходит, он приходил к ней?
Или это — она?
Больше всего на свете он боялся, что это именно она.
— Маш, вы не помните, кто-нибудь из гостей принес с собой в раздевалку сумку с луком?
Она помолчала, как будто не сразу смогла понять, о чем речь.
— Какую сумку?
— Обыкновенную сумку. Серо-коричневую. С перьями лука.
Она еще подумала.
В голове, которая сегодня была почему-то намного меньше, чем вчера, и там даже обнаружилось место для нормальных человеческих мыслей, медленно заклубилось какое-то воспоминание.
Действительно, была сумка с луком. Точно была. Но где? В раздевалке? Или на крыльце? Или в овощном магазине напротив работы, где Маруся покупала огурцы для Федора?
— Я не помню. Была какая-то сумка, только я не помню где. А как вас зовут?
— Меня зовут Игорь. Игорь Владимирович Никоненко.
— Вы думаете, он меня все-таки убьет, Игорь Владимирович?
— Я не знаю, — сказал Никоненко честно, — но я постараюсь сделать все, чтобы вы остались целы.
Ты уже два дня старался.
Будешь дальше так же стараться, ее как пить дать укокошат.
Охрану к ней, конечно, никто и не подумает ставить. Это вам не Потапов Дмитрий Юрьевич. Это дело президент под личный контроль не возьмет. И Генеральному прокурору до потерпевшей Сурковой дела столько же, сколько мне до вождя племени зулусов из Центральной Африки.
— Хватит, — сказал врач решительно, — вы ее уже успокоили.
— Постарайтесь не бояться, — попросил Никоненко. Душевный тон, когда на помощь не приходил Анискин, давался ему плохо. — Сюда он больше точно не придет. А там посмотрим.
— Мне нельзя, — сказала она серьезно, — у меня Федор.
— Вы что? — спросил врач грубо, когда они вышли в коридор. — Не могли ей сказать, что это все ерунда?
— Не мог, — отрезал Никоненко.
— Почему?
— Потому что это не ерунда.