Большое зло и мелкие пакости

Устинова Татьяна Витальевна

Капитан Никоненко “девчонок” не любил.

Он вообще никого не любил. Однажды на заре туманной юности он женился на однокурснице. Рай в шалаше не состоялся. Тонкие чувства и высокие отношения без подпитки “презренным металлом” в одночасье умерли, и капитан пришел к выводу, что только дураки могут надеяться на что-то, отличное от одноразового секса.

Была еще, правда, Саша Волошина, сотрудница строительного магната Павлика Степанова. Встречаясь с ней, капитан вздыхал, печалился и примерно неделю после встречи не находил себе места. Саша была влюблена

в Павликова зама и на капитана не обращала никакого внимания, так что это никак нельзя было подогнать под определение романтических отношений.

Так как капитан помалкивал, Димочка, не умеющий держать паузу, предпринял новую попытку:

— Вы же не думаете, что мне могло прийти в голову выстрелить в Маню потому, что когда-то я с ней переспал?!

— Ваш отец богатый человек? — спросил Никоненко неожиданно.

— Что?

— Ваш отец богатый человек?

Димочка пожал плечами:

— Смотря что принять за точку отсчета.

Никоненко неприятно улыбнулся.

— Примите за точку отсчета среднего москвича, получающего в месяц три тысячи рублей, обремененного семьей, коммунальными платежами, ценами на бензин и на электричку.

Лазаренко опять пожал плечами, на этот раз снисходительно. Удивительно, как легко он забывал, вернее, даже не забывал, а отстранял от себя неприятное — раз, и как будто ничего такого и не было.

— Ну, если три тысячи рублей, то богатый, конечно. Он всегда занимал большие должности, получал хорошие заказы, зарабатывал прилично. Ну, квартира эта, дача. А что?

— Ничего. Он знает, что у вас есть ребенок?

— Ребенок? Какой ребенок?

— Ваш ребенок, — пояснил Никоненко. Димочка ему надоел. — Кстати сказать, очень мальчик на вас похож. Ну просто как две капли воды, даже удивительно. Его зовут Федор. Ваш отец знает о нем?

— Нет, наверное. Я и сам о нем ничего не знаю. А при чем здесь мой отец?

— Ваша подруга не собиралась предпринять никаких попыток к тому, чтобы вы признали вашего сына? Стали, например, алименты платить? К вашему отцу не обращалась? Ну, чтобы он написал завещание в пользу внука или давал ей деньги?

Почему-то Лазаренко соображал медленно. Медленнее, чем должен был, по крайней мере на взгляд капитана Никоненко.

— С чего это вдруг мой отец должен составлять завещание, да еще в пользу какого-то там ребенка?

— С того, что этот ребенок — его внук. Ваш сын, следовательно, его внук. Суркова с ним не встречалась?

Димочка наконец-то вышел из себя.

— Да с чего вы взяли, что она с ним может встречаться?! Мой отец — знаменитость, авторитет, большой человек, а Маня — никто! При чем здесь мой отец?! Или вы теперь думаете, что это отец в нее выстрелил?

— Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, — попросил Никоненко безразлично. — Ваш отец когда-нибудь встречался с потерпевшей Сурковой?

— Нет. Послушайте, господин капитан…

— Она когда-нибудь обращалась к вам за деньгами для ребенка?

— Нет. Я вообще не понимаю…

— Она не пыталась давить на вас, чтобы вы женились на ней или хотя

бы признали ее сына?

— Мне нет никакого дела до ее сына! Она ко мне не обращалась, и я с ней не встречался уже лет десять или даже больше! Мы и переспали-то всего несколько раз!

— А ее подруга?

— Какая еще подруга?! Я не знаю никаких ее подруг и знать не желаю!

— Зачем вы пришли на школьный вечер?

Тут Димочка сбился. Он был очень уверен в себе и справедливо негодовал — до этого вопроса.

— Как зачем? — пробормотал он, словно бы с трудом приходя в себя от удара лбом в какое-то препятствие. — Пригласили, я и пришел. Всех приглашали, не меня одного…

— Но до этого вы посетили только одну встречу — десять лет назад, — и с тех пор в школу не ходили. Что вас заставило пойти именно на этот раз?

Ему прислали инструкцию о том, что он должен пойти и что именно должен там делать, но не мог же Лазаренко объявить об этом капитану!

— Что заставило, что заставило… Мне просто захотелось, вот и все.

Это было такое откровенное, детское, убогое вранье, что “Анискин” ласково улыбнулся Димочке Лазаренко.

— Что же это вы так, Дмитрий Степанович! Столько лет не хотелось и вдруг захотелось! Ностальгия? Тоска по молодости? Годы идут?

— Годы идут, — согласился тот неуверенно.

Почему он не был готов к тому, что капитан спросит о Мане?! Почему так постыдно растерялся? Он не совершал никаких преступлений… вернее, он не совершал ничего такого, в чем капитан мог бы его уличить. То было просто ошибкой, которую он исправит, но капитан ничего не мог знать о ней. Почему он к нему привязался?! Что он знает?! Или не знает ничего и просто “берет на мушку”, пытается “расколоть”, так, кажется, это называется в пошлых детективных киношках?

Никоненко знал, что Димочка ругает себя за неуверенный тон и что сейчас он попробует сыграть по-другому.

Ну что ж. Посмотрим новую игру. Первый тайм мы уже отыграли. Счет не открыт.

— Вы слишком много на себя берете, господин…

— Никоненко.

— Да. У вас есть какие-то подозрения в мой адрес?

— Суркова вполне могла вас шантажировать. Ребенком. Или приставать с клятвами в вечной любви. Вам это надоело, и вы попытались от нее избавиться. Как вам сюжетец?

Димочка вспылил вполне натурально — то ли и вправду разозлился, то ли вошел в роль.

Пока он возмущенно грозил капитану разными страшными именами, начиная от московского мэра и кончая все тем же многократно помянутым министром внутренних дел, капитан думал.

Зачем он пошел на вечер? И что это за записка, которой он так перепугался? Может, “Д. Л.” — это никакая не Дина Лескова, в девичестве Больц, а именно Димочка Лазаренко? Может, именно его собирался остановить автор записки? И именно ему написал, что “зло должно быть наказано”?

Никоненко пока еще не понял, тянет Димочка на “зло” или только на мелкие пакости вроде соблазнения глупых девчонок.