Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
Он вернулся в машину, внутри которой царили настороженное молчание и дорогие духи. После уличной влажной весны, запаха талой воды и мокрой собачьей шерсти духи по-змеиному вползли ему в мозг, в висок, и в горле стало сухо, а в позвоночнике холодно.
Ну и что дальше? Как долго она собирается сидеть?
— Я приехал, — сообщил капитан Никоненко скучным голосом, — вылезайте. На ночь машину я закрываю.
Он не видел, как она выходила, но по тому, что стукнула задняя дверь, понял, что вышла.
— Буран, на место! — скомандовал он собаке. — К станции по улице налево, Алина
— Благодарю вас, но в Москву я не поеду, — сообщила она из-за машины.
— Да ну? — удивился капитан. — Ну, как хотите. Спокойной ночи.
И пошел по дорожке к крыльцу.
— Игорь Владимирович, — позвала она негромко.
Расчет был верен. Киношный прием — “этих отвести во двор и расстрелять” — всегда срабатывал безотказно.
— Да-да, Алина Аркадьевна, — откликнулся он учтиво.
Она выбралась из-за машины и подошла к нему. Он стоял и смотрел, как она подходила.
— Давайте на этом закончим, — сказала она уверенно, — хватит. Я еще в Москве сказала, что оценила ваш гнев по достоинству. Мне нужно с вами поговорить.
— Говорить не хочу, — он повернулся, чтобы идти к дому, — я за день наговорился. Мне с утра опять работать. До свидания, Алина Аркадьевна.
— Мне позвонили, — сказала она быстро, — уже под вечер, было темно. На время я не смотрела. Мне позвонили и сказали, что Федор в школе сильно упал, ушибся и его забрала “Скорая”. Нужно подъехать в Морозовскую больницу. Я перепугалась, быстро собралась и… — она перевела дыхание, и он отчетливо услышал, как с сосулек торопливо капает вода и вздыхает Буран, — и… тогда…
— Да, — сказал он нетерпеливо, — что?
— Позвонила мама. Мы уже три раза созванивались, и она вообще-то не должна была звонить, но почему-то позвонила.
Ей трудно говорить, понял догадливый капитан Никоненко. Трудно и страшно. Что-то произошло такое, отчего говорить ей трудно.
Она была совершенно спокойна, когда в ее квартире осматривали труп домработницы. Или казалась спокойной? Что могло произойти, что так ее напугало?
— Что случилось с вашей мамой?
— С мамой ничего не случилось, слава богу, — она сняла очки и снова надела. — Мама сказала, что отец повел Федора в “Кодак”, на какой-то фантастический фильм. Он привез его из школы, они выучили уроки и поехали в кино. Только что. Я разговаривала с ней и выходила из офиса и даже махнула охраннику. Я ничего не поняла. Переспросила. Мама повторила. Я была уже в двух шагах от подворотни, в которой стоит моя машина. Там было совсем темно, и я вдруг поняла совершенно точно, что до машины не дойду. Что человек, который мне звонил, — там. И ждет меня.
— Вы никого не заметили? — спросил он быстро.
— Нет. Было совсем темно, и я вдруг очень испугалась, просто ужасно. Я побежала обратно на работу, вызвала такси и поехала к Мане. Около Маниного дома я увидела вас и решила, что должна с вами поговорить, а вы куда-то помчались. Ждать вас на улице мне было страшно. Я открыла дверь и села. Потом вы вернулись и стали на меня орать.
— Как вы открыли дверь?
— Рукой, —
Он молчал, и она вдруг заволновалась.
— Вы можете мне не верить, конечно, но это все правда. И домой я не поеду. Ни за что. Он меня убьет. Я теперь знаю совершенно точно, что убьет. Как Лилю убил. И я не понимаю, не понимаю, — вдруг крикнула она ему в лицо, — что происходит!!
Он объяснил бы ей, если бы мог.
— Пойдемте, Алина Аркадьевна. Поедим чего-нибудь.
— Что? — переспросила она.
— Поедим, — повторил он, — очень хочется есть.
Он поднялся на деревянное крыльцо, засиженное мокрым собачьим задом, открыл обе двери и зажег свет в тесном коридоре.
— Проходите.
В доме было тепло и ничем таким не воняло, он специально принюхался. Пахло его утренними сборами на работу — кремом после бритья, кофе и блинами быстрого приготовления, которые он жарил, когда время от времени впадал в гурманство и уставал от яичницы с колбасой.
Он зажег свет в кухне и с наслаждением стянул мокрые башмаки. И оглянулся.
Алина Аркадьевна Латынина по-прежнему стояла в дверях, и невозможно было придумать ничего более неуместного, чем Алина Латынина в доме капитана Никоненко.
Дом не принимал, выталкивал ее вместе с ее плоским ридикюлем, лаковыми штиблетами, распахнутой норковой тужуркой, стильными очочками и ногами невиданной длины.
Она была лишней, чужой, вызывающей, как бронза Микеланджело в коллекции банок из-под пива.
— Не стойте столбом, — буркнул он себе под нос, раздражаясь оттого, что ее вид смущал его, — проходите.
Она шагнула и наклонилась, снимая ботинки. В их лаковых носах поочередно взблескивал свет. Распрямилась и посмотрела на него.
— Можете где-нибудь сесть, — сказал он мрачно, — не бойтесь, тут не заразно.
Хлопнула дверь, она дернулась, прыгнула и спряталась за него. Это было так неожиданно и так не шло ей, что он засмеялся.
— Что вы? Это Буран.
Буран вперевалку вошел в дом, хлопнув и второй дверью. Задрал башку и посмотрел по очереди на хозяина и незнакомую девицу. Ухмыльнулся презрительно, но с пониманием, как показалось Алине, и протрусил куда-то за угол.
— Сохнуть пошел, — объяснил Никоненко, — в ванную. Это странно, конечно, но у нас тут уже известен водопровод, и кое-где даже используется электрическая энергия. Видите, выключатель и лампочка под потолком?
Он ничего не мог с собой поделать.
Он стыдился своего обожаемого дома и ненавидел себя за это.
Мебель старая и не слишком удобная, что уж говорить о красоте! Кое-что осталось еще от деда с бабкой, которые прожили в этом доме всю жизнь. Например, пузатый темный буфет с оленями и виноградными гроздьями на дверцах. И вытертые прямоспинные кресла. И ореховый столик для рукоделья с круглой выжженной дырой прямо посередине. Никоненко держал на нем всякие нужные вещи — пассатижи, обломанные сверла, куски медной проволоки, паяльник, канифоль, банку с рыболовными крючками. И еще плюшевый диван с клоками собачьей шерсти на обивке, и неопределенного цвета ковер, который дед-геолог когда-то привез из Кайруана.