Большое зло и мелкие пакости

Устинова Татьяна Витальевна

— Дина Львовна, — продолжил “Анискин” задушевно, — давайте мы с вами договоримся так. Мне нет никакого дела до ваших высоких отношений с Лазаренко. Если они никак не связаны со стрельбой и убийством, я отпущу вас в ту же минуту, как только вы мне все объясните. Если не объясните, пойдем официальным путем. Я поставлю в известность прокуратуру, вы — своего адвоката и Сережу Калинина, и будем мы бодаться до посинения. Опрашивать свидетелей, сличать почерки, время действия, будем предъявлять вас соседям художника Шеффера и так далее. Хотите?

— О чем вы говорите? — спросила она с ужасом. — Шеффер?

— Дина Львовна,

я знаю, что вы были с ним в самых дружеских отношениях. Он даже ваш портрет писал. Очень похожий, кстати! Он умер, и из сейфа в его мастерской пропали драгоценности. Лазаренко был его учеником. На школьном вечере ваш Димочка читал какую-то вашу записку, а другую записку вы бросили в ящик. Ну, как? Пока я все правильно излагаю?

Она овладела собой. Она была умна и очень быстро поняла, что выбор, который предлагал капитан, может быть ей полезен.

Как же она в нем ошиблась, черт бы его побрал! Непростительно ошиблась!..

— Хорошо, — сказала она официальным тоном, — Арнольд Шеффер был моим любовником. Мерзкий, отвратительный, грязный и гениальный. Его картины стоят очень дорого. Он дарил их мне. Вы же понимаете, что просто так спать с ним я ни за что не стала бы. Кое-какие я продавала, это очень хороший доход. А Димочка… — она еще больше выпрямила спину и вновь закурила, морщась от отвращения, — Димочка все время тянул одеяло на себя. Он был, видите ли, любимый ученик! Арни в конце концов свихнулся от собственного величия, а Димочка только и делал, что говорил ему, какой он гениальный, великий, чудо двадцатого века. Арни это нравилось, и он терпел около себя это ничтожество, эту шлюху в брюках! Я знала, конечно, что у него полно драгоценностей, и не каких-нибудь пошлых бриллиантов, которых полно в любом магазине, а настоящих, старинных. Я должна была получить их. Я их заработала, я, а не Димочка! Я спала с Арни, выносила все его прихоти, терпела его издевательства, потому что я должна была получить их! А эта… эта сволочь, проститутка Лазаренко украл их у меня!

— Украл у вас? — спросил капитан.

— Да! — завизжала Дина. — У меня! Потому что это мое, это я заработала!

— Как он их у вас украл? Из сумочки? — Не следовало говорить с ней таким язвительным тоном, но Никоненко ничего не мог с собой поделать. Впрочем, его тона она даже не заметила.

— Арни не придумал ничего лучшего, чем отдать концы на глазах у этого придурка! Димочка был у него, когда того хватил удар. Он всегда хвастался перед Лазаренко своей коллекцией, вынимал, раскладывал, поглаживал, как… как онанист! Сейф был открыт, и Лазаренко был в мастерской, когда Арни наконец подох. И Димочка взял все! Все!

— Как вы узнали об этом?

— Я встретила его во дворе, под аркой. Я шла к Арни на очередной любовный сеанс, а Лазаренко попался мне навстречу. Он очень спешил. Мы иногда встречались, и в мастерской, и просто так, у дома. Он очень, о-очень спешил! Чуть не бежал, хоть это трудно себе представить! Он украл драгоценности и уносил ноги, сволочь! Я вошла в мастерскую, увидела мертвого Арни, открытый сейф и все поняла. Я побежала за ним, но не догнала.

— И вы решили вернуть драгоценности.

— Да. Решила. Это мои драгоценности.

— Дальше, Дина Львовна.

— Я позвонила ему и сказала, что, когда пришла в мастерскую, Арни был еще жив и сказал мне, что это Димочка его убил.

Он поверил, потому что в последнее время они иногда ссорились, а у Арни был мстительный характер. Он мог придумать и не такое. Я заявила, что пойду в милицию и расскажу обо всем, если он не вернет мне драгоценности.

— Дальше.

— Я решила, что звонить ему опасно, потому что он мог записывать наши разговоры и потом шантажировать меня, и написала ему записку, чтобы он пришел в школу на вечер и все принес с собой. Ни у кого не будет никаких подозрений. Мало ли кто туда пришел! В записке я написала, где он должен оставить портфель.

— Он выполнил ваши инструкции?

— Выполнил! — повторила она презрительно. — Да, выполнил! Но он вернул мне не все! Там нет жемчуга и нет самого ценного Фаберже! Я… я готова была его убить, когда увидела!

— У вас еще будет такая возможность, — уверил ее Никоненко. — Лазаренко никогда не знакомил с Шеффером Марию Суркову?

— Кого?! — переспросила Дина оторопело. — Кого знакомил?

— Суркову Марию. Не знакомил?

— Вы что, — спросила она, — с ума совсем сошли? Шеффер, конечно, сволочь, но он гений и знаменитость. А Маня кто? Никто. Пустое место. Ноль без палочки. Знакомил! Конечно, нет.

— Имя Алина Латынина вам известно, Дина Львовна?

— Нет.

— Вы никогда его не слышали?

— Да нет, конечно! А почему вы спрашиваете? Или все ищете, кто стрелял?

— Ищем, Дина Львовна, — признался Никоненко.

— Делать вам нечего, — сказала успокоившаяся Дина и потерла пепельное пятно на юбке, — поду-умаешь, Маню Суркову в больницу отвезли, а вы целое расследование затеяли! Вы бы лучше заставили эту сволочь вернуть мне драгоценности.

— Эта сволочь сейчас будет здесь, — проинформировал ее Никоненко сухо. — Будем подтверждать вашу историю. Кстати, Дина Львовна, Арнольд Шеффер все завещал жене и сыну. Я завещаньице проверил. Так что вы особенно не распаляйтесь относительно того, что они ваши. Я бы не советовал. С наследниками судиться — никакой радости нет, и Сергей Калинин не поможет, это уж точно.

* * *

— Маня, я приехал, — объявил Потапов, морщась и стаскивая ботинки. — Ты как?

— Хорошо, — ответила она радостно. Охнул диван, очевидно, она пыталась подняться, чтобы выйти ему навстречу.

— Лежи! — прикрикнул Потапов. — Я сейчас подойду.

Он закрыл дверь за медсестрой и вошел в комнату. Маруся сидела на диване, и ее необыкновенные глаза сияли.

— Ну что? — спросил Потапов, подошел и неожиданно ее поцеловал.

Как будто так и полагалось, Маруся прижалась к нему и обняла за шею худыми желтыми руками. Шершавый локоть попался Потапову под ладонь, и он осторожно его погладил.

Уткнувшись куда-то в его шею, Маруся замерла. Под хрустящей и переливающейся от крахмала рубашкой Потапов оказался жилистым и твердым, хотя Маруся подозревала, что он хлипкий и худосочный, как холодец “Студенческий” в институтской столовке.

Он стоял, неудобно наклонившись, и Марусе вдруг стало страшно. Страшно и неловко.

— Митя, — сказала она и отцепила от него свои руки, — ты… ты с работы?

Он выпрямился, посмотрел на нее и усмехнулся.

— Я с работы. Не надо так пугаться, Маня. Ничего предосудительного я делать не намерен.