Большой вальс
Шрифт:
Виктория потрясла калитку. Тишина.
– Ивановна, – гаркнула соседка. – Выходи, к тебе гости пришли.
В доме зазвенели ключами, лязгнула задвижка и тыча перед собой палкой на пороге появилась старуха.
– Кто тут? Евгения в магазин на вторую линию пошла, там песок дают.
– Татьяна Ивановна… Можно мне войти?
Толстые линзы в очках подозрительно сверкнули:
– Елена что ли?
– Нет. Я Евгению Михайловну дождаться должна.
Старушка дотопала до калитки, повозилась с замком и пристально посмотрела на девушку:
– Не узнаю, извини. Глаукома. Голос-то
– Нет. Я из другого города. Привет должна передать…
Старуха насторожилась и неотрывно уставилась на Вику.
– Извини, девочка. Я ума схожу. Всякое мерещится. В сентябре очередь в клинике Федорова подходит. Буду операцию делать. Говорят, у него отличные результаты. Евгения очень настаивает. Надоело, наверно, с инвалидкой возиться. – Ни почитать, ни телевизор посмотреть, ни за собой прибрать… Вы-то сами (присаживайтесь на скамейку) откуда? Из Санкт-Петербурга?
– Я издалека, бабушка, – тихо сказала Виктория. – Мне бы с вами поговорить, если, конечно, нервничать не будете…
Старушка аж подскочила:
– Что, что с Анютой?
– С ней все в порядке. Я про другую внучку рассказать хочу. Про Викторию… Жива она, здорова, только… только очень далеко… – Вика смотрела на руку женщины, сжавшую набалдашник палки так, что вздулись под тонкой морщинистой кожей синие жилы. Сухонькая, птичья лапка. А лицо не старушечье, если, конечно, косынку снять да очки… И причесать, как прежде… с завитками надо лбом.., пусть седыми, но женственными. Ведь Елизавета Григорьевна старше, а ещё позволяет себе щеголять в "бермудах", а когда со своим клубом в путешествия отправляется, непременно вечернее платье берет – для ужина в ресторане.
Лариса Ивановна насторожилась, словно услышала что-то провокационное:
– Про Викторию толкуете. А где же она, почему столько лет матери не показывается? Женя все глаза выплакала, высохла, как чахоточная… Каким только врачам не показывали… "Нервы", говорят… А вот вы детей не теряли и не можете знать, что такое нервы… – губы Ларисы Ивановны дрожали. Пойду, корвалола выпью.
Она с трудом поднялась, покачнувшись, и Виктория поддержала острый, в складках обвисшей бледной кожи локоть. Прежде благоухала Лариса Ивановна духами и вышагивала на каблуках победно, а теперь пахнуло от нетвердо шагающей старушки чем-то кислым, немощным, жалким. Виктория прошла за ней дом, накапала корвалолу в стакан, подождала, пока Лариса Ивановна выпьет и твердо сказала:
– Бабушка, я приехала. Я очень скучала за вами… Я не могла, ну никак не могла по-другому… – она прижалась губами к сухонькой руке, зашмыгав носом. – Простите меня, пожалуйста.
Евгения застала мать плачущей в обнимку с незнакомой девушкой и уронила сумки.
– Что с Анечкой? С Леонидом? – она испуганно смотрела в улыбающиеся лица, никак не решаясь понять, что видит радость. Нежданную радость.
Худенькая, стриженая, в очках, с проседью в медных завитках – будто красилась хной, а потом бросила. Брючки веселенькие, с разноцветными кармашками, наверно, дочки, и тенниска в красный горох. Она стояла в дверях собственного дома, не решаясь войти, потому что Лариса Ивановна все гладила волосы незнакомой девушки и всхлипывала: "Вика, Викушка наша приехала!"
Виктория
– Мама, мамочка, это я!
Одна секунда, и из глаз Евгении брызнули слезы. Очки упали, повиснув на цепочке. Она то прижимала к себе Викторию, то отстраняла, всматриваясь в лицо: "Как же это, как это все вышло, дочка?"
И вечера не хватило, чтобы рассказать длинную-длинную историю, перебиваемую вопросами о тех, кто остался здесь, и тех, кто покоился там. Чем ближе подходила Виктория к настоящему моменту в своем повествовании, тем грустнее становилось, потому что за этим моментом, за этой встречей уже стояла наготове разлука.
– О Кате ничего не знаю уже два года. Замуж она вышла, из Куйбышева уехала, писать перестала, сама знаешь – другая жизнь… А на кладбище к отцу и деду сходим? Хорошо, детка, флоксов отсюда откопаем и вон тех сиреневых ромашек – они ещё и в августе постоят… – Евгения задумалась. Уж и не знаю, что можно тебя спрашивать, я что нет… Люди, что письма передавали, всегда упоминали о секретности. Я и молчала, даже Леониду – ни слова. Только матери, конечно, шепнула, а то у неё сердце слабое.
– Ну, про Максима-то расскажи хоть немного! – попросила Лариса Ивановна. – Он меня как родную любил, и я его внучком считала, даром что смугленький!
– У него все хорошо. Только я ни разу его не видела – это все секретные дела. Фотографии в журналах встречала… Он теперь живет в очень состоятельной семье, красивый такой, взрослый, а как Анечка? – поспешила Виктория сменить тему.
– Анечке пятнадцать – совсем барышня. Здешние кавалеры прохода не дают – все вечера мимо на велосипедах шастают и окошки заглядывают. Но она в спецшколе и в музыкальной… На коньках прекрасно катается – даже приз в одиночном катании получила… – охотно рассказывала Лариса Ивановна и было заметно, что теперь её не остановишь.
– Мама! Нам бы дочку покормить – ужинать давно пора. – Ты останешься ночевать, детка? – в голосе Евгении было уже что-то чужое. Будто сошлись в океане две лодочки, стукнулись бортами и опять потихоньку в разные стороны разъезжаются.
– Не могу, мамочка… Ах, ладно! Была не была – остаюсь! Ведь мне послезавтра улетать… А утром съездим к отцу, – согласилась Вика.
Утром обсуждали маршрут на солнечногорское кладбище.
– Никаких электричек, мама. Смотри, какая я богатая? Где здесь можно взять машину напрокат? У меня международные права! – Виктория вытряхнула из сумочки деньги и документы, ища водительское удостоверение.
Обе женщины с любопытством смотрели на стодолларовые купюры, зеленый американский паспорт.
– Слава Богу, ты хорошо живешь… Значит, замуж выходишь… Ученый парень, говоришь? – проговорила Лариса Ивановна с такими интонациями, будто пересказывала кинофильм соседкам.
– Леонид хорошо зарабатывает и я всю зиму уроки даю. Знаешь, очень удобно – ученики домой приезжают, выходить не надо. А французский теперь в ходу. Ты-то как?
– Спасибо, мамочка, твои усилия не пропали даром – все в дело пошло. Французский, английский, немецкий, а ещё я теперь доктор общественных наук. Это у них так выпускники университета называются.