Болтливои? избы хозяи?ка 2
Шрифт:
— Нет, русалки существа злые, им сюда хода нет. А водяницы добрые, светлые. Я разрешил им тут жить.
— Им? Тут? — повторила она, кривясь от собственного визгливого голоса, — то есть тут полно… голых баб? — и обвела взглядом озеро.
Водяник расхохотался. В два шага преодолел разделяющее их расстояние, обнял за талию и чмокнув в кончик носа, спросил:
— Ревнуешь?
— Я… да! — ответила порывисто, не в силах это оспорить.
— Напрасно! — завил с улыбкой до ушей, — я с ними в исключительно деловых отношениях.
— А мог бы… не в деловых?
— Не понял?
— Чисто теоритически.
— Рыженькая, — он вернул ее голову на место, подцепив пальцем подбородок и серьезно поглядел в разноцветные глаза, — я ведь тебя люблю! Ты забыла?
— Ох, Мить! — Степка обвила его шею руками и прижалась к губам на мгновение, — я тоже так сильно тебя люблю и вот… обезумела от ревности… — и вдруг снова зарыдала.
— Ну что ты, — теплые ладони прошлись по спине к бедрам, успокаивая, — все же хорошо, — в его голосе было столько теплой любви, что она разрыдалась еще громче, заливая его салатовую майку слезами.
— Я… как я могу… как я смею ревновать, если сама… встречаюсь с другими мужиками? — выкрикивала между всхлипами, — нет у меня такого права, но… это сильнее меня. Увидела ее и… поняла, что убить готова… чтоб только мой был… Господи, Митенька, что же мне делать? Что делать? Я не хочу так! Не хочу, не выдерживаю больше! — слезы прекратились, она отстранилась и быстро заговорила, ощутив потребность исповедаться, — я вчера, то есть не вчера, а неделю назад, в общем… я целовалась с Петром… — замолчала, заглядывая ему в лицо, — а… в понедельник… чуть не… с… Гором… — на имени лесника голос сорвался на шепот и она опустила голову, осознав, что не хочет увидеть его боль. Вот тебе и исповедь. Зачем только рот открывала?
Руки на ее талии напряглись. Сжали крепко. Через время Митя судорожно выдохнул и притянул ее ближе, впечатал в себя, распластал по груди.
— Не вини себя, так сложилось, — однако, в противовес сказанному голос выдавал бурю в его душе, звучал жестко, царапал слух.
— Прости меня… — прошептала она, чувствуя себя последней сволочью, — я, мне наверное, домой пора…
— Завтра пойдешь! — руки водяника впивались в спину, плечи, шею, зарывались в волосы, прижимая все ближе, хоть она и так вжалась в него целиком, — я нашим сообщил уже, что с тобой все хорошо. Грозный требовал тебя назад, аргументировал, что среда — его день, — в голосе раздался злой смешок и хватка усилилась, — но я уговорил его, к-хм, поменяться…
— Какой ужас… — простонала она в его вздымающуюся грудь, — в какой ужас превратилась моя жизнь. Ты поменялся… это… даже звучит кошмарно… — и опять заплакала.
В этот раз она плакала очень долго. Накопившееся хлынуло через край нескончаемым потоком боли и отчаяния. От неправильности, от дикости происходящего, от постоянного нервного напряжения. Плакала тихо, тяжело дыша ртом, а из глаз лились слезы, заливая одежду крепко обнимающего мужчины.
Эмоции выплескивались тяжело, почти через боль. Степка изогнулась в его руках, застонала, вцепившись побелевшими руками в плечи, пряча лицо на груди, низко наклонив голову.
Митя подхватил ее на руки и внес
А она все не успокаивалась. Через время тело начало подрагивать, руки и ноги заледенели и Митя встревожился. Надо было срочно выводить ее из этого состояния и единственный способ, который он придумал…
Осторожно изменил положение тела, лег на бок, пробежался по спине и надавил на поясницу. Она непроизвольно выгнулась, прижалась к его бедрам, но сотрясаться от рыданий не перестала.
Ласково погладил животик, скользнул под футболку и накрыл ладонью одну грудь. Всхлип споткнулся на высокой ноте. Большим пальцем мучительно медленно очертил ореол соска и убрал руку. Она рвано выдохнула, давясь остаточными рыданиями.
Подцепил край футболки и стал неторопливо подкатывать ее вверх, обнажая кожу на животе сантиметр за сантиметром. Женщина поерзала и затаила дыхание, но сдерживать дрожь была не в силах. Ее колотило, как при высокой температуре.
И вот свободная футболка подкатана под самое горло. Митя, склонившись, пробует сосок на вкус языком. Степка издает слабый писк и закусывает нижнюю губку. А Митя не торопится. Нарочно медленно ведет по контуру соска, затем прихватывает его губами и тянет на себя. Женщина теряется в ощущениях, «прыгнув» из состояния нервного срыва в острое возбуждение. Как из ледяной проруби в сауну. Впутала пальцы в Митину шевелюру и дрожит всем телом, забывая дышать.
Второй сосок постигла та же участь. Женское тело выгибается, толкается в его и одновременный стон рвется из груди, ведь там все уже каменное.
Когда футболка улетела в неизвестном направлении Степка не заметила. Митя, полоснув штормовым взглядом, пресекая возможный протест, сжал грудь рукой и всосался в розовую вершину. Она вскрикнула, забилась под ним, выгнув спину так, что заныла поясница. Горячие губы терзали сжавшийся сосок беспощадно, посылая электрические разряды ниже по животу к туго сведенным ногам. И там тянуло, пекло и болело.
Он обласкал каждую грудь, зацеловал обе сжавшиеся вершины и только тогда опустил руку на мягкий животик. Степка замерла, напряглась. Но он отвлек ее, прикусив сосок и подув. Ладонь юркнула под резинку эластичных боксеров и аккуратно погладила.
— Рыженькая, не бойся меня, я помню про меч и ножны… — глухо проговорил, выпустив сосок изо рта, — расслабься, пусти-и-и-и меня…
Подчиняясь, туго сведенные вместе ноги расслабились. Она капитулировала, особо-то не сопротивляясь. Длинные пальцы тут же скользнули по нижним лепесткам, погладили, отметив готовность к вторжению.
Она была такая скользко-мокрая, что водяник едва не слетел с катушек от понимания, что сам ее к этому привел. Что-то бормоча под нос прямо в разогретую от поцелуев грудь, проник неглубоко внутрь средним пальцем.
Женщина вскрикнула и непроизвольно раздвинула ноги шире, подавшись навстречу пальцу.
— Ш-ш-ш, я сам, сам, не помогай мне…
Он захныкала и стукнулась затылком о подушку.
— Сними…
— Что? — пошевелил внутри, усилием воли давя собственное возбуждение, которое рвало спортивные штаны.