Болтовня
Шрифт:
Раньше звонка обежала все помещение весть:
— Приехали!
Через несколько минут типография собралась, — все бежали, торопились, никто не задержался, похоже было — пожарные по сигналу торопятся.
Приехали секретарь райкома и председатель треста. Ни Клевцова, ни Кукушки с ними не было.
Секретарь райкома совсем простой, пиджачок не из важных, черная косоворотка, лицом похож на наборщика, сероватый, небритый.
Председатель треста пофасонистее, рубашка голубая, галстук в крапинку, лицо сытое с румянцем, ботинки желтые с глянцем.
Поздоровались мы с гостями.
— Начнем, —
— Шипулин, где ты? Начинать пора! — кричит Якушин.
Оглянулись: Шипулина нет — смылся куда-то. Искать, конечно, не стали, не до него.
— Товарищи, объявляю собрание открытым, — сказал вместо Шипулина Костомаров.
— Не надо… — остановил его секретарь райкома и махнул рукой. — Чего там собрание… Побеседуем просто…
Секретарь райкома потушил мелькнувший было в его глазах смешок и сурово спросил:
— Ну чего вы тут набедокурили? Рассказывайте! — сказал он это очень просто, и одновременно казалось, что он обращается к близким товарищам и нашалившим детям.
Поднялся гомон. Кричали, перебивали друг друга, жаловались на беспорядки и крыли, крыли последними словами директора.
Шумели до полуночи. Секретарь райкома и председатель треста не останавливали никого, внимательно прислушивались к тяжелым речам, к раздраженным выкрикам и непрерывно делали пометки в блокнотах.
К полуночи выговорились.
Нарядным цветным карандашом застучал по столу председатель треста.
— Совершенно ясно, — сказал он. — Типография работала неладно. Клевцов хозяйничал плохо, но почему же вы не жаловались, почему не обратили внимание треста на беспорядки? Нехорошо, товарищи, нехорошо. То тише воды, ниже травы, а то сразу пересолили.
Я молчал целый вечер, хотя язык мой сильно чесался, — больше терпеть я не мог.
— Извиняюсь, прошу слова, — обратился я к секретарю райкома.
— А вы кто? — внимательно спросил он меня, — с таким вопросом он обращался ко всем выступающим.
— Морозов, наборщик, беспартийный, — доложил я.
— Не Ивана Морозова отец? — еще раз спросил он, пристально вглядываясь в меня утомленными глазами.
— Его, — ответил я. — А теперь позвольте по существу. Вот трест говорит — не жаловались. Выходит, мы виноваты, а трест остается в стороне? Хорошо, а я вам расскажу пример из нашей же типографии — пусть трест слушает да на ус себе наматывает.
Я обратился ко всем собравшимся:
— Ребятишки, скажите-ка, вентиляторы у нас есть?
Мне дружно ответили:
— Есть!
— А работают они?
— Нет!
— Так для чего же у нас вентиляция?
Нельзя передать, какой хохот поднялся среди собравшихся.
Председатель треста попробовал догадаться и нерешительно спросил:
— Для декорации?
Я махнул ребятам рукой: тише, мол, тише, и сам, сдерживая смех, громко ответил:
— Ошибаетесь, для получения льготного тарифа по социальному страхованию.
При моем ответе улыбнулся даже секретарь райкома, но — честное слово! — улыбка у него получилась невеселая.
— Так вот, — продолжал я свою речь, — то же получается с трестом. Вентиляция была, льготы по ней получались, а вот следить, работает ли она, соцстрах не следил. Типография была, о ней даже разговоры какие-то шли,
Председатель треста попытался возразить:
— Не наша вина…
— Ваша, ваша вина, — оборвал его секретарь райкома и задал нам последний вопрос: — А скажите-ка, чего вы теперь хотите?
Вперед выступил Парфенов, провел рукой по всклокоченным, торчавшим в разные стороны непокорным волосам, пригладил их и громко объявил наше общее мнение:
— Требуем наладить типографию. Дайте хорошего хозяина. И чтобы при нем глаз был, а то Кукушка прозаседался совсем… Чтобы Клевцова и Кукушку убрать! И сначала работу наладить, а потом о сокращениях говорить: помяните мое слово, новых набирать придется… Вот чего от вас рабочий класс требует.
— Отлично, — сказал секретарь райкома. — Теперь выслушайте меня. Положим, вы не рабочий класс, рабочий класс — это металлисты, горняки, текстильщики, печатники — все вместе, а в отдельности вы маленечко переборщившие рабочие ребята. Согласен, директор был плох, трест не следил за типографией, но и вы поступили неправильно. Трест относился формально, так разве была закрыта дорога в райком, в Московский комитет? Особенно стыдно говорить такие вещи отцу Ивана Морозова. Ты бы, старик, вместо болтовни о вентиляции занялся бы делом и провентилировал типографию в райкоме. Рабочий ты хороший, человек умный, а вот дал себя сыну обогнать — сын сколько времени коммунистом был, а ты в хвосте плетешься. Я согласен, секретарь должен больше вниз смотреть, а не наверх, прозаседался ваш секретарь, а вы молчали. Нечего спорить, ваших вин можно насчитать много. Райком даст вам хорошего хозяина — директора, даст толкового партийца в ячейку, но смотрите, ребята, не подкачайте сами… Если вы все их не поддержите, не начнете все вместе налаживать типографию, у самых хороших руководителей ничего не получится…
Парень говорил долго, но дельно. Я обиделся на него сначала. Как это меня мог обогнать сын? Но о типографии он говорил правильно.
Разноцветные искры слепят, буйный ветер играет в снежки, клонятся разлапистые ели, приветствуя зиму, солнце, меня.
Я чувствую биение крови, наполняющее меня юношеским задором.
Как хорошо жить!
Наступил покой. И мне стало чего-то не хватать.
Я задумался. Несомненно, мне не хватало сына. Но — этого же нельзя забыть — у меня есть внук. Что, если рискнуть пойти к Нине Борисовне? Нет, мне не хотелось туда идти. Больно встретить на месте моего усталого, честного мальчугана какую-нибудь самодовольную рожу с нафабренными усами…
И все-таки я пошел.
Нина Борисовна живет с Левой одна. Она пожала мне руку, напоила чаем и сразу, сегодня же, отпустила Леву со мной — не было никаких разговоров ни о ветре, ни о шоколаде. Отпуская своего бледного карапуза, она опять дружески пожала мою руку, и я подумал: не ошибся ли Иван?…
А как меня встретил внучонок! Детский восторг неукротим. Левка, паршивец мой, как же я смел прекратить было с тобой знакомство!
Мы захватили санки, дождались трамвая и прямиком отправились на Воробьевы горы.