Болтовня
Шрифт:
Нам обоим одинаково весело. Перебивая друг друга, мы заразительно смеемся, и оба равно счастливы — и внук, сидящий на санках, помахивающий длинной хворостиной, и запыхавшийся, везущий санки дед.
Мы несемся как угорелые, с разбегу я не замечаю людей и налетаю на целую компанию ребятишек.
— Расступись, расступись! — залихватски кричу я, вмешавшись в шумливую толпу.
— Здорово ты разбушевался! — слышу я знакомый голос.
Ба, да здесь Валентина!
— Скажите-ка лучше, Валентина Владимировна,
— Лыжи, лыжи, лыжи! — хором отвечает вся ее компания.
— Отлично, Валентина Владимировна, — говорю я, — на лыжах еще успеете накататься, а пока я вас мобилизую: извольте-ка побегать с вашим племянником, сил моих больше нет.
Я вручаю Валентине внука. Вся компания, окружив Леву, весело уносится прочь.
Я опираюсь о дерево и с удовлетворением оглядываю окрестность.
Везде смеющиеся молодые лица, снег похрустывает под ногами, мороз пощипывает носы, и, уж конечно, больше всего достается моему носу.
Я поворачиваюсь в сторону Москвы, и мысли мои снова возвращаются в типографию.
Мы не узнаем ее, мы, старые рабочие, знающие ее всю вдоль и поперек. Придя к нам, новый директор не издал никаких приказов, упаси бог, а зашел в наборную, поздоровался, остановился около моего реала и сказал:
— А ну-ка, братва, попробую: не разучился ли я набирать?
Ничего, набрал объявление. Свой парень.
Стали думать о производстве. И как думать! Заикнулся Якушин на производственном совещании о припрятывании отдельными наборщиками инструмента, а новый секретарь тут как тут. «Прошло, говорит, время, когда инструмент прятали…» И все мы, как один, следим друг за другом: только спрячь теперь! Жаренова уже два раза оштрафовали.
Я набираю объявления. И не успел я на производственном совещании молвить, что, прежде чем объявление делать, заранее надо набросать карандашом рисунок набора, как на другое же утро было отдано распоряжение: ни одного объявления без предварительного наброска, — теперь работу по три раза не переделывают!
Не хватает у нас машинных наборщиков. Директор выделил два десятка ручников, и ребята засучив рукава взялись за учебу — учатся работать на линотипе…
Да что же это такое? Или мне сегодня весь день знакомых встречать?
Навстречу мне Настя Краснова, комсомолочка наша, с. Архипкой на лыжах бегут.
— Добрый день, Владимир Петрович! — крикнули они и хотели свернуть в сторону.
Шутки шутите!
— Нет, брат, шалишь! — крикнул я и поманил их к себе пальцем.
— Ты о чем меня вчера просил? — строго обратился я к Архипке.
— Известно о чем, — деловито ответил он. — Всегда об этом просил. Надоело тискать, а вы набору поучить не хотите.
— Поучить просишь, а сам от меня удрать сейчас хотел? — заворчал я на него.
Архипка смутился, Настя покраснела.
— Ну ладно, ладно,
Ребята просить себя не заставили. Точно я им пятки салом смазал, миг — и скрылись за поворотом.
Чудесный парень Архипка!
И, самое важное, никаких разговоров о пенсии. Какая тут пенсия, когда на биржу требования летят.
Однако холодно.
Я тру себе нос и с нетерпением дожидаюсь возвращения внука: уж не случилось ли чего-нибудь с ним?
Но вот и они. Кудлатые пряди волос выбились у Валентины из-под шапочки, она запыхалась и все-таки громко хохочет. Не доезжая десятка шагов, Левка соскакивает с саней, кубарем падает на снег, поднимается, весь в снегу, со сползшими с рук варежками, болтающимися на шнурке, и быстро-быстро семенит ко мне.
— Как она тебя покатала? — спрашиваю я внука, кивая на Валентину.
Валентина подтаскивает ко мне санки и стремглав бежит прочь, боясь, что я ее опять задержу каким-нибудь поручением.
Но ее останавливает Лева:
— Тетенька-тетища!
Валентина останавливается и издали кричит:
— Ну?
— Приходи ко мне играть, — приглашает ее племянник.
— Ладно! — отвечает тетища, исчезая под горой.
Мой внучок поеживается. Становится холодно, ему хочется есть.
Крепко держа меня за руку, Левка поднимает кверху розовое курносое личико и настойчиво кричит:
— Солнышко, нам холодно!
— Ничего, брат, весна не за горами, — утешаю его я, сажаю к себе на плечи и бегом направляюсь к трамвайной остановке.
Весело потрескивают в печке пылающие дрова.
Снова праздник, и снова я один: старуха на рынке, Валентина на лыжах.
Яркое январское солнце отталкивается от ослепительных белых сугробов и пытается раздробить оконные стекла на тысячи цветных осколков.
Я сижу за столом и перелистываю свои записки. Многое изменилось с тех пор, когда я в третий раз начал записывать свои мысли. Жизнь переменилась. Я многое потерял: потерял плохое настроение — типография работает великолепно, потерял сына, потерял свой острый язык. Но кое-что и нашел.
Достань, Морозов, бумажник! Вынь из него крохотную книжечку в картонной обложке! Погляди на нее и скажи: все ли это, чего ты хотел?
Со спокойной совестью я отвечаю себе:
— Да, все.
Нет теперь людей, которые шли бы впереди меня.
Да, товарищи, я иду вместе с вами рядом, будь вы вожди, а я только простой наборщик.
Теперь у меня не то, что прибавилось дел, но я почувствовал, что нет теперь дела, за которое бы я не отвечал.
На себе я не успокоюсь, и погоди, погоди хоть ты, Климов, в дружеской беседе за кружкой пива я докажу тебе свою правоту и заставлю последовать моему примеру.