Бомба для империи
Шрифт:
Глава 5
УЛИЦА НИДЕРДОРФШТРАССЕ, или ДВЕ ВСТРЕЧИ ГУСТАВА
Цюрих – это и кантон, то есть территориально-административная единица Швейцарии, регион, и одновременно его (кантона) столица. Ну, как Казань – столица одной из российских губерний.
Еще Цюрих – это церковь Святого Петра, заложенная здесь в восьмом веке от Рождества Христова, реки Зиль и Лиммат. На берегу реки Лиммат располагался римский замок, на месте которого вырос дворец Каролингов, и ратуша в стиле барокко, выстроенная в конце семнадцатого века.
Цюрих – это гора Утлиберг в окрестностях города и Цюрихское озеро, смыкающееся нижней своей частью с городом на востоке. В этом озере, Нижнем, как принято называть эту его часть, недалеко от железнодорожной
Unbekannte.
Еще Цюрих – это монастырь-собор Гроссмюнстер на правом берегу Лиммата, основанный, по преданию, еще Карлом Великим над могилами святых покровителей Цюриха Феликса и Регулы. И на север от собора, параллельно набережной Лиммата – улица Нидердорфштрассе. На ней в тихом месте – дом с крохотным ресторанчиком на первом этаже, каковых в Цюрихе превеликое множество. А на втором этаже дома – резиденция Густава. Только об этом мало кто знает… Разве что самые посвященные.
Не далее как за день до приезда в Цюрих «Семена Семеновича Первопрестольного» и Всеволода Аркадьевича Долгорукова Густав встречался здесь с двумя людьми.
Первым был его родственник Исаак Дембо, скрывшийся из России после событий первого марта прошлого года. В Цюрихе он проживал под фамилией Бринштейн и являлся одним из самых энергичных организаторов русского студенчества и российских эмигрантов в Швейцарии. Это по его собственным словам. Правда, Исаак Вульфович принимал весьма деятельное участие в Русской читальне, которая под его влиянием получила радикально революционное направление, однако это было сделано во исполнение поручения Густава. Равно как исполнением его поручения было и то, что он являлся руководителем созданного «Центром» «Социалистического клуба», пытавшегося установить более тесные связи с Россией. Работник Дембо был неплохой и «Центру» весьма полезный, но его вечно приходилось одергивать за слишком болтливый язык.
– Поедешь в Петербург, – сказал ему на той встрече Густав. – Пора начинать готовить новую акцию, – сделал он нажим на последнем слове.
– Но…
– Твое дело изъято из производства и приостановлено, – упредил возражение родственника Густав, поняв, что тот хочет сказать. – «Центр» сделал все от него зависящее, – и Густав остро посмотрел на Дембо, – весьма солидно потратился на это. Так что оправдывай доверие и не беспокойся. Если будешь хорошо маскироваться, то ничего с тобой не случится.
– Хорошо. Но… Миротворец [3] теперь будет очень осторожным, – заметил Исаак Вульфович. – Да и везучий он. Как и его батюшка. Ведь если бы тогда он вовремя выехал из Аничкова дворца в Петропавловскую крепость, все бы получилось.
– Александр Второй тоже был везуч, верно, – согласился с родственником Густав. – Но вспомни: чем закончилось его везение?
– А с кем там готовить акцию? – не без основания спросил Густава Дембо. – Всех разогнала охранка. А самых деятельных упекли на каторгу и в тюремные остроги.
3
Так в определенных кругах называли императора Александра III за его миролюбивую политику.
– Найдешь. –
Марта Гинсбург была второй, с кем встретился в тот день Густав. Она тоже была посвященной, да и просто с ней было легче, – ненависть к царствующему режиму буквально сочилась из нее, как сок из раздавленных ягод…
Марте Михайловне Гинсбург было двадцать три года. Она была неглупа, резка в суждениях и остро ненавидела Россию. Красивая черноокая еврейка родом из Керчи, навсегда, как она думала, покинувшая ненавистную ей империю. Так захотела она сама. Ее папа Мендель Шмуэлевич никуда из России выезжать не хотел, и мама Бейла Лейбовна – тоже. Равно как и ее старший брат Натан, владелец мукомольной фабрики и акционер консервного завода «Монблата и Копеловича». Всем им нравилось жить в Керчи, на Митридатской – улице купцов, факторов, комиссионеров, хлебников, ростовщиков, почетного мирового судьи и даже двух членов Земской управы – и ходить в Главную синагогу в Митридатском переулке.
Но Марта Гинсбург пылала негодованием и желанием мстить. Когда она начинала говорить о революции и о том, что в царской России не только жить, но и дышать свободно невозможно, ее ноздри раздувались, словно у скаковой лошади. Слова об осторожности и осмотрительности в суждениях и поступках, иногда произносимые папой Менделем, отскакивали от нее, как горох от стены. Папу она слушала, но слышать при этом не хотела.
Первое потрясение она получила в шестилетнем возрасте, когда вместе с отцом и матерью гостила в Одессе у дяди Давида. Дядя с папой были погодками и очень походили друг на друга, как братья-близнецы. Тогда, в семьдесят первом году, случился в Одессе мощный трехдневный еврейский погром, когда разъяренные греки разгромили сотни шинков, лавок и магазинов, принадлежащих израилевым сынам. Имущество их – бакалейные и колониальные товары, часы, ювелирные изделия и прочее – греки не рассовывали по карманам, а выносили на мостовую и растаптывали ногами. А произошло такое потому, что после Крымской войны наступила торговая, в результате которой евреи оттеснили греков, присвоили себе всю торговлю бакалейными и колониальными товарами и прибрали к своим рукам все внешнеторговые операции, включая контрабандные. Плюс завладели контролем над банками и банкирскими конторами. Теперь уже не имелось в Одессе банкирских домов и разменных лавок Канарисов, Пасхалисов, Пипирко, Хасисов и Митрополусов. Зато были – Рафаловичей, Писаржевских, Бродских, Гуровичей, Зусманов и Давида Гинсбурга.
В тот год греки разнесли все, что попалось им по дороге. В том числе и разменную лавку дяди Марты – Давида Шмуэлевича Гинсбурга. А самому ему выбили левый глаз. Жестокий погром и одноглазый дядя оставили в душе Марты неизгладимое впечатление. И в ее душе поселилась ненависть к режиму, который не сумел защитить их.
А потом был погром в Керчи, в июне восемьдесят первого года. Тогда, после убийства императора Александра Освободителя, еврейские погромы прокатились по всему югу России, Новороссии и Украине. Убийство 1 марта 1881 вызвало – и в этом мало удивительного – всенародное смятение умов. Для простонародья, и особенно крестьянских масс, основы жизни и вера в завтрашний день крепко пошатнулись, ежели не рухнули вовсе. А шатание основ жизни вызывает отчаяние. Особенно когда нечего терять.
Первый погром произошел в Елизаветграде 15 апреля и был подавлен 17 апреля войсками, стрелявшими в толпу громил. 20 апреля начались погромы в Кишиневе и Конотопе, вызванные дороговизной хлеба, подавленные тотчас в зародыше с человеческими жертвами. 23 апреля возникла погромная вспышка с разгромом меняльных контор и лавок в Киеве, остановленная также военными силами.
Отголосками киевского погрома явились погромы еврейских шинков и лавок в Жмеринке, а в начале мая – в местечке Смела, куда даже пришлось вызвать роту правительственных войск.