Бомба для империи
Шрифт:
– Нет, но…
Сева негодующе посмотрел на человека в полосатом дорожном костюме и не дал ему договорить:
– А вы что, не знали, на что идете? Там, где большие деньги, всегда могут случиться большие неприятности.
– Да я только хотел по-быстрому сыграть на бирже, – булькнул тот горлом.
– Сыграли, – резюмировал Сева. – Выиграли. Я вам в этом помог. А эти вот, – Долгоруков мельком глянул на Африканыча и снова вперил острый взгляд в Ленчика, – хотели присвоить наши деньги себе. И расплата за это – смерть! С предателями у меня разговор короткий.
Он взвел курок «ремингтона».
– О боже, – уже взмолился человек в дорожном костюме. – Не делайте этого, Вольдемар! Умоляю вас ради всего святого!
– Я это сделаю, – твердо заявил Долгоруков. Он прищурился и злобно посмотрел на Ленчика: – Молись, гад.
Ленчик беззвучно зашевелил губами. Глаза его были полны слез и заклинали о пощаде. Непросто, господа, расставаться с жизнью неподготовленным. Однако подходит момент, когда… когда… Еще немного, и Всеволод Аркадьевич Долгоруков влепит револьверную пулю прямо Ленчику в лоб.
Под окном послышался стук копыт, и через пару мгновений в дверь громко застучали.
– Кто это? – бледнея, спросил человек в полосатом дорожном костюме. Его толстые щечки опять мелко затряслись.
Сева пожал плечами.
– Откройте, полиция! – послышалось из-за двери. – Именем закона, откройте!
Человек в полосатом дорожном костюме заметался:
– Мне нельзя здесь оставаться. Если фараоны увидят меня здесь, рядом с трупом и деньгами, – мне крышка!
– Так вы не будете брать деньги? – спросил Сева.
– Какие деньги, господи боже мой! Мне надо побыстрее спасаться! И что будет, если полиция поймает меня с саквояжем денег?! Я ведь под надзором полиции, и малейшее подозрение грозит мне арестованием и судебным следствием…
Человек в дорожном костюме беспомощно посмотрел на Всеволода Аркадьевича. Холодный пот буквально заливал ему лицо, скатывался по круглому подбородку.
– Здесь есть черный ход, – сказал Сева Долгоруков. – Давайте туда, быстро! – указал он в направлении темного коридора. – Там в конце – дверь.
– А вы?
– Что – я?
– Как же вы?
– А-а… Живым я им в руки не дамся, – твердо произнес Всеволод Аркадьевич, и лицо его приобрело гранитную твердость. – Это точно! Буду отстреливаться. – Он покачал зажатым в руке «ремингтоном». – До последнего вздоха и последнего стука сердца.
Человек в полосатом дорожном костюме кинул прощальный взгляд на саквояж с деньгами, а потом стрелой метнулся по коридору. Через мгновение послышался звук открываемой двери…
Всеволод Аркадьевич опустил ствол «ремингтона» и дважды выстрелил в пол. Человек с щечками, залитыми потом, услышав выстрелы, побежал. Он бежал, а точнее, летел, не оборачиваясь, и ежели бы сейчас он принимал участие в легкоатлетических соревнованиях по бегу, то непременно пришел бы к финишу одним из первых, заняв призовое место. Ноги сами несли его к пароходной пристани. Отбежав на почтительное расстояние, он услышал из заброшенного дома, где минуту назад простился с деньгами для «Центра», еще два выстрела.
Ему несказанно повезло. На пристани, издавая последний протяжный гудок, приглашающий пассажиров как можно скорее заканчивать ритуал прощания с родными и близкими
Когда пароход отчалил от пристани, человек немного успокоился и стал придумывать себе оправдание. В Нижнем Новгороде, когда он ожидал поезд до Москвы, основные пункты оправдательной речи перед Густавом были придуманы. И когда он уже садился в Москве на поезд до Петербурга, речь эта была готова полностью.
Позже, когда Густав выслушает его, то надолго задумается, а затем примет решение, которого более всего боялся человек со щечками.
Серьезный человек был этот Густав…
После того как Сева вторично выстрелил в пол, он прошел к черному выходу. Дверь оставалась открытой. Выглянув, осмотрелся, но человека в полосатом дорожном костюме видно не было.
Что ж, на этом и строился его расчет. Попавший, надо сказать, в самое яблочко.
Собственно, таковое было не впервые. Всеволод оттого и занимал первенствующее положение среди его товарищей и друзей, что быстрее других мог найти выход из любой, самой сложной ситуации. Ну, а если уж он брался за какую-нибудь аферу, то продумывал все до самых мельчайших деталей, которые хоть сколько-нибудь могли повлиять на ее конечный исход. И всегда оказывался победителем. Посему первенства с ним в его команде никто не оспаривал, хотя, к примеру, Африканыч был не менее сообразителен и тоже мог придумать такой план, который бы, несомненно, привел их к выигрышу. К тому же с Африканычем они были друзья, а дружба, в отличие от любви, не предполагает первенства…
Словом, когда человек в полосатом дорожном костюме исчез из виду, Всеволод Аркадьевич усмехнулся и вернулся в заброшенный дом. Затем неторопливо открыл «парадную» дверь, и в дом вошли «граф» Давыдовский и «старик» Огонь-Догановский. Павел Иванович был в полицейском мундире квартального надзирателя, с шейной бронзовой медалью на Анненской ленте, которые выдавались полицейским чинам «За усердие», а Алексей Васильевич Огонь-Догановский изображал пожилого прокурорского следователя.
– Ну, что? – спросил «прокурорский следователь».
– А все, старик, – ответил Сева. – Клиент, как оно и предполагалось, ретировался, а денежки, – Всеволод Аркадьевич слегка пнул носком штиблеты кожаный саквояж на полу, – остались.
– Слава тебе, господи, – выдохнул Огонь-Догановский, присаживаясь на некоторое подобие табурета. – Выгорело, значит?
– Выгорело, – с облегчением ответил Долгоруков. – И мы стали богаче на сто восемьдесят тысяч с лишком.
Он посмотрел на Ленчика и улыбнулся. Тот улыбнулся в ответ. Из дальнего угла, отняв от лица руки, щерился в беззубой улыбке отставной актер Городского драматического театра Свешников, который и правда играл некогда вместе с самими Писаревым и Стрепетовой.