Бомба в голове
Шрифт:
– Какая-то средневековая философия, – Виталий решил всё-таки вступить с Захаровым в спор. – Если бы не требовалось прилагать усилия… Если посадить человека в тепличные условия, он перестанет писать музыку и изобретать.
– Вы в этом уверены?
– Уверен. Сначала он перестанет писать хорошую музыку и усовершенствовать свои приборы, а потом перестанет писать её вообще и про науку забудет начисто. В тепличных условиях устраняется дух соревновательности. Чтобы работать качественно, нужны неравные условия, нужны страх, зависть, борьба за выживание.
– Однако тогда он будет вынужден нарушать негласный моральный кодекс.
– И любовь не нужна?
– Она будет другой.
– Так, может, в правилах всё и дело? Раз до сих пор их не придумали такими, чтобы они устраивали всех, то, возможно, таких и не существует?
– Может быть… – Доктор принял ту фривольную позу, которая означала, что он увлёкся разговором или в данном случае увлёк им сам себя. – Мне кажется, время от времени некоторые физики-экспериментаторы стоят на пороге глобальных открытий, тех, которые доказывают влияние человеческих чувств на окружающую их материальную основу. А такие возможности явились бы для человека просто губительными… Философы открыть ничего не могут, они только болтают. А вот физики способны воспроизвести в пространстве-времени такие туннели, через которые полетит не только материя, но и мысль, эмоции, а с ними и вся человеческая гнусность, потому что её в нас гораздо больше, чем нам кажется, и она-то уж точно полетит. И если такому экспериментатору, который понял, чего он достиг, представится возможность первому воспользоваться своим открытием, как вы думаете, он удержится от подобного соблазна?
– Наверное, нет.
– Вот и я так думаю. И тогда, возможно, то, что мы принимаем за психическое расстройство, есть явление совсем иного толка.
– Это вы о Канетелине речь ведёте?
– О нём самом. Мне кажется, его нынешний кризис непосредственно связан с его научной деятельностью. У них в центре серьёзная экспериментальная база и причины расстройства его психики, возможно, лежат не в нём самом, а частично или полностью являются привнесёнными, связанными с каким-то внешним воздействием.
«А он хитрец, этот врачеватель душ человеческих, – подумал Виталий. – Настоящий пройдоха. Запудривает мозги своей странной философией, приглашает к дискуссии, а ведь тоже пытается что-то выведать, наверняка не без этого. Боже мой, кругом одни мошенники, куда ни сунься! Все только и мечтают, как бы оставить тебя в дураках и на этом ещё заработать или хотя бы выглядеть на твоём фоне куда привлекательней, чем есть на самом деле».
– Скажите, его помешательство не может быть результатом воздействия какого-нибудь химического препарата? – Виталий вдруг вспомнил, о чём хотел спросить доктора с самого начала.
– Не похоже. Я обследовал его всесторонне и ничего подозрительного не обнаружил.
– Стало быть, человек потерял умственные способности, скажем так, потом стал возвращаться к жизни, но слишком быстро, и для вас его история болезни – необычайный случай?
– В какой-то мере – да.
Виталий уже хотел было поосновательней насесть на доктора с расспросами, поскольку тот, похоже, высказался и добавить ничего более не собирался. Он уже готов был открыть рот, чтобы представить теперь свою точку зрения на домыслы психиатра, додумавшегося до того, что в его руки попал учёный гений, но дверь вдруг резко распахнулась.
Шагов снаружи слышно не было,
– Ефим, я надеялся, что он придёт сюда без посторонней помощи, – укоризненно заметил доктор.
– Он и пошёл самостоятельно, только в другую сторону, – пробурчал в ответ санитар.
– Ларий Капитонович, у нас к вам несколько вопросов, это не займёт много времени. – Доктор подошёл к пациенту вплотную, доверительно заглянув ему в глаза, будто разговаривал с ребёнком. – Это Виталий Сукристов, журналист, который год назад брал у вас интервью. Вы его помните?
Если бы он начал отнекиваться, можно было бы сослаться на последствия его психического расстройства, так было задумано Виталием с самого начала. Но Канетелин, похоже, не просто имел провалы в памяти, но и вообще был не в состоянии оценить ситуацию и дать более-менее вразумительный ответ. Глядя на худое бледное лицо больного, его бестолково вытаращенные глаза, Виталий понял, что приехал сюда напрасно.
«Похоже, толку от него не будет никакого. Если Захаров заметил в его поведении сдвиги, что же он представлял из себя до этого?»
Отдельные лицевые мышцы пациента будто застыли в судороге, значительно исказив его нормальный облик. Лицо не отражало полное безразличие, но было затянуто таким туманом, что получить от больного сколько-нибудь значимую информацию представлялось делом совершенно безнадёжным. Тонкие пальцы, сжатые в хилый кулачок, продолжали болезненно трястись, отчего и вся рука его ходила ходуном. Другой он поддерживал равновесие, постоянно опираясь на какое-нибудь подходящее основание. В данный момент он продолжал держаться за своего провожатого, обхватив его руку с большой охотой, ни на йоту не заинтересовавшись предложением удовлетворить любопытство посторонних. Он никак не реагировал на доброжелательный тон обращений и, казалось, вообще не понимал, о чём его спрашивают, повинуясь лишь лёгкому нажиму, жестам или наглядному примеру визави, демонстрирующему, что надо делать.
– Пусть вас не смущает немного безнадёжный вид нашего клиента, – обратился доктор к Виталию. – Это сказываются психологические нагрузки, накопившаяся за последнее время усталость. Когда он входит в тему и начинает говорить, то моментально преображается. Вот увидите. Ларий Капитонович, – он повернулся к Канетелину, – вы же не дадите нашему гостю подумать, что не способны выразить никакой мысли?
Больной несколько раз перевёл взгляд с одного на другого, но ничего не сказал.
– Давайте мы присядем.
Доктор отцепил пациента от плечистого санитара, аккуратно подведя его к стулу. Однако, чтобы усадить его, пришлось слегка надавить ему на плечи, поскольку самостоятельно решить данную задачу ему, похоже, было не по силам.
– Вы его помните? – повторно спросил Захаров, указывая на Виталия.
В вопросе психиатра проявились нотки настойчивости. Если бы и теперь больной проигнорировал слова доктора, беседу можно было бы считать завершённой. После необоснованных ожиданий, когда он заговорит, впору было бы развести руки, сославшись на неудачный день, и больше к нему не приставать. Но тот вдруг заметно сосредоточился, на лбу у него проявились характерные складки.