Бомбардировщики

Максимушкин Андрей Владимирович

— На боевом! — легкое касание штурвала, повернуть машину в сторону большого, прямо лезущего в кабину, заполняющего собой весь горизонт сухогруза.

Вдруг, это всегда происходит неожиданно, впереди вспухли грязные дымные хлопья разрывов.

— Опомнились, сволочи!

Стреляют с транспортов и застывшего у входа в залив эсминца. Тусклые вспышки на палубах и надстройках кораблей. Суета вокруг зениток. В мгновение ока проснулась вся противовоздушная оборона Ливерпуля. Кажется, внизу стреляет все, что может. Перед носом бомбардировщика вырастает сплошная стена разрывов. Боевой курс — не отвернуть и не подняться выше. Остается, стиснув зубы и вцепившись обеими руками в штурвал, слушать, как барабанят по обшивке осколки. Быстрее бы отбомбиться, быстрее.

— Командир, возьми левее, — доносится сквозь грохот голос штурмана, — видишь баки и трубы?

— Вижу,

мать, мать, перемать и вымать, — самолет уже над транспортами, новая цель — это лишние секунды под огнем.

— Иди прямо над танкером. — Максу хорошо, он не видит, что впереди по курсу творится. Врут попы, будто ад под землей, вот он в небе, и через него придется пройти.

— Сейчас я его долбану.

Самолет ощутимо тряхнуло, как машину на ухабе. Попали?! Короткий взгляд на приборы, моторы тянут, давление в норме. В кабине стоит кисловатый аромат сгоревшего кордита, но дымком не тянет. Наконец плоская, словно корт, палуба танкера исчезает из виду, уходит под крыло. Следом за ней исчезают серебристые баки и трубы нефтяного терминала. Чувствуется толчок, самолет облегченно вздрагивает. Моторы звенят и тянут машину вверх, прочь от полыхающих огнем грязных клякс.

— Есть! Накрыл! — кричит Макс и спокойным тоном добавляет: — У меня четыре «колотушки» остались.

Ливанов его не слышит. Ясно, что штурман первым делом сбросил «ФАБ-250» с подкрыльевых подвесок. Быстрее, быстрее вырваться из этого ада. Правый вираж. Огненное кольцо ползет следом. Рядом с машиной Ливанова идет бомбардировщик с цифрой «11» на фюзеляже. Паша Столетов, как и командир, оставил себе прежний номер. Остальные вроде не отстают, одной стаей выходят к точке сбора. Теперь левее и добавить оборотов. Порт остался позади. Внизу городские кварталы. И стало тише, зенитный огонь поутих. Настало время оглядеться по сторонам. Все ли экипажи уцелели? Сразу и не понять. Вон, звено Туманова кружит над северной окраиной Ливерпуля. Рядом еще четверка бомбардировщиков. Где ведомые? «11-й», как и положено, держится чуть правее. А Сашка Осадченко? В этом рейде Ливанов взял его вторым ведомым вместо Гордеева, переведенного в эскадрилью капитана Иванова. Не видно.

— Осадченко сбили, — глухо звучит голос Фролова.

— Еще один упал на город, — добавляет Сергей Зубков.

Слова отзываются острой болью под сердцем. Пальцы в бессильной злобе стискивают штурвал. Эх, сейчас не время для скорби, пора устраивать перекличку по голосовой рации и вести группу на второй заход. Глава 22 Засада Как заметил подполковник Овсянников, моральный климат в полку за последнее время улучшился. Люди ведь чувствуют, когда руководство понимает их проблемы. Тут и Абрамов хорошо поработал, смог объяснить, донести, вразумить. Да и сам Иван Маркович оказался неплохим командиром. С другой стороны, ничего особенного он не сделал, просто требовал от подчиненных дисциплины, исполнения своих обязанностей и отстаивал свою правду перед лицом начальства. Сначала Овсянников расхохотался, когда помполит ему об этом сказал. Так ведь и должно быть. Потом задумался. Он действительно просто исполнял свои обязанности и старался не впадать в панику перед людьми. Хотя поначалу это было нелегко. Сейчас обстановка стабилизировалась. В полк прибывает пополнение, идет переоснащение на новые машины, и потери снизились. Переход на ночные полеты дал о себе знать. У немецких частей, работавших днем по переднему краю вражеской обороны, потери до сих пор были жуткими. Несколько сотен самолетов потеряли с начала битвы за Англию. А вражеское сопротивление до сих пор не сломлено. Штабисты отмечают усталость английской истребительной авиации. И всё. Про нашу усталость не говорят. Как будто русские и немцы сделаны из железа! Ерунда все это. Если в ближайшие две недели не добьемся перелома, его не будет никогда. Люди гибнут, самолеты горят и выходят из строя. Соседи говорят, у них все больше небоевых потерь. Летчики не выдерживают напряжения и бьются при посадке или моторы отказывают. Хрен редьки не слаще, в общем-то. Сегодня рано утром Овсянников собрал у себя в кабинете заместителя, инженера, помполита, штурмана полка, комэсков и особиста. Разговор Иван Маркович повел о потерях. Проблема первоочередная. За месяц с лишним боев полк обновился более чем наполовину. Экипажи гибнут или возвращаются на аэродром на покалеченных машинах. Реально готовых к вылету самолетов и экипажей в полку с трудом наберется на три эскадрильи из четырех списочных. Надо что-то решать. К сожалению, большинство товарищей не восприняли серьезно опасения командира. Даже Савинцев

вежливо напомнил о перевооружении на новые самолеты и нежелании начальства бросать полки в дневные налеты. Этого, по его мнению, достаточно.

— Да понимаю я, что бьются, — поддержал штурмана Вениамин Страхов, — но с молодняком иначе не бывает. Сам знаешь, первые 10–12 вылетов особо рискованные, а потом люди осваиваются.

— У немцев через месяц-другой интенсивной работы аварийность растет, — заметил Селиванов.

— Усталость? — живо отреагировал Чернов, поворачиваясь к инженеру всем корпусом.

— Не только, гордыня, бравада и наплевательское отношение к инструкциям. Считают, что после полусотни рейдов им сам черт не брат, вот и забывают элементарные вещи. Гибнут по глупости.

— У нас такого… — начал было Иван Васильевич и сконфуженно втянул голову в плечи под жизнерадостный гогот товарищей.

Именно майор Чернов именно вчера чуть было не угробил машину на посадке. Забыл выпустить шасси. Так и пошел на посадку, как желторотый курсант. Хотя нет, курсант инструкции помнит и всегда смотрит на лампочку индикатора стоек шасси. В самый последний момент, когда весь аэродром застыл от ужаса, Чернов понял, что что-то идет не так, а штурман матерится, не в силах донести до летчика простую мысль, что сейчас они гробанутся. Ивану хватило доли секунды, чтоб потянуть на себя штурвал и добавить газу моторам. Со второго захода он сел как положено, даже излишне старательно. Видимо, струхнул майор изрядно.

— А кто у нас заместитель по летной подготовке? — Овсянников вперил в бедного Чернова тяжелый пристальный взгляд из-под бровей. — Немедленно провести зачеты по пилотированию. График дашь сегодня к обеду.

— Так точно, — не по уставному вздохнул заместитель.

— Как насчет времени на отдых? — поинтересовался старший лейтенант Зиновьев.

— Что ты имеешь в виду?

— За вчерашний день два дневных вылета, и сейчас половина полка на задании. Многие экипажи сделали по два вылета за день. Успели ли они отдохнуть?

— Успели, — вмешался капитан Иванов, — третий вылет силами свежей четвертой эскадрильи, плюс экипажи, вернувшиеся с задания до обеда. Отдыхали более полусуток. Немцы вообще по три-четыре вылета за день делают, и ничего.

Закурив папиросу, Иван Маркович отстраненно наблюдал за спором. Не о том товарищи говорят, не о том. Разговор давно ушел в сторону. А ведь дело не в усталости или браваде. Люди уже забыли первые дневные бомбардировки, или по сравнению с теми днями сегодняшний уровень потерь кажется им приемлемым. Нет, не так всё. Мы и в финскую теряли экипажи, и над Персией наши гибли. Другое дело — сейчас редкий вылет обходится без потерь. Вот в чем вопрос. Пригласив командиров на совещание, Овсянников сам не знал, что предложить, как решить вопрос, думал — помогут решить коллективно, выскажут свои прикидки, что-то общее да и родится. Нет, не получается. Подполковник поймал себя на мысли, что с такой войной, как здесь, он еще не сталкивался. Раньше все было проще и не в пример легче. Не было таких ожесточенных ежедневных боев. Сражение идет второй месяц, а перелома не видно. Иван Маркович загасил папиросу и потянулся к пепельнице, при этом его взгляд случайно наткнулся на сидящего у окна особиста. Михаил Гайда с интересом наблюдал за спором, но сам не вмешивался. Видимо, понимал, что не его ума дело обсуждать тактику бомбардировочных эскадрилий. Поймав взгляд Овсянникова, оперуполномоченный коротко кивнул, поднялся на ноги и, прихватив с собой стул, подошел к подполковнику.

— Посмотри, каждый о своем думает, — тихо молвил Гайда.

— И действительно, — Овсянников негромко хмыкнул.

Абрамов доказывал, что надо усилить политическую и патриотическую подготовку, больше времени уделять занятиям с личным составом. Инженер полка валил все на несоблюдение регламентов, уставов и нормативных документов. Комэски и Чернов обвиняли вражескую ПВО, дескать, слишком сильный зенитный огонь и истребителей у лимонников меньше не становится. Савинцев пытался свести всё к подготовке операций, бубнил о несогласованности действий и сваливал всё на штабы дивизии и корпуса. В целом все ругали союзников за слабое истребительное обеспечение, хотя как раз вчерашние вылеты доказали, что немцы научились расчищать небо перед бомбардировщиками. Всего два сбитых самолета на дивизию и ни одного в нашем полку. Пару раз доставалось и нашим авиаконструкторам за слабое оборонительное вооружение.