Бомбардировщики

Максимушкин Андрей Владимирович

Сирена ревет так, что и мертвого поднимет. Договорить ему помешали связисты. Войдя в помещение вслед за командиром, бойцы принялись разматывать катушку провода.

— Куда тянете? — поинтересовался подполковник.

— В землянку, товарищ комполка, — речь шла об укрытии, вырытом рядом с КП на следующий день после первого налета англичан.

Укрытием это сооружение можно было назвать с большой натяжкой, яма три на два с половиной метра, перекрытая бревнами и досками, прикрытыми сверху дерном. В свое время майор Чернов долго ругал солдат, соорудивших это «издевательство над фортификацией», и майора Вайкулиса, пожлобившегося на бревна. В конце концов Иван Васильевич плюнул на это дело и пообещал, что ноги его в землянке не будет. Овсянников же вообще при виде дощатого потолка презрительно хмыкнул и высказал предположение, что эта могила никогда и никому не пригодится. Нельзя быть таким наивным. Пока Овсянников закуривал, зазвонил телефон. Дежурный выхватил аппарат из рук уже готовых обрезать провод связистов. Молча выслушав сообщение с того конца провода, лейтенант опять же молча вернул телефон солдатам и повернулся к подполковнику.

— Истребители звонят. Они поднимаются на перехват. Англичане в пятидесяти километрах от нас, курс на аэродром. — Уточнять, какой именно аэродром, не требовалось, по бледному лицу летчика все было ясно и так.

— Разрешаю перенести КП в… — Овсянников хотел было сказать «в землянку», но вовремя передумал, — тяните связь в ближайшую щель. Всем покинуть помещение.

— Так

точно, — донеслось из радиоузла, в комнату спокойным шагом вошел лейтенант Карпов. — Я ждал сигнал от наших ребят, — пояснил радист.

Овсянников при виде спокойного лица Алексея Карпова недовольно хмыкнул и с легким матерком на устах поспешил первым покинуть КП. Остальные последовали за командиром. Бывают ситуации, когда личный пример действует куда лучше приказов и увещеваний. На улице подполковник сплюнул прилипшую к уголку рта потухшую папиросу и огляделся по сторонам. Большинство людей отнеслись к сигналу тревоги куда серьезнее лейтенанта Карпова. На летном поле буксировали в капонир два бомбардировщика. Третий, на который не хватило машины, катили бурлацким способом. Человек двадцать толкали тяжеленную машину, упершись руками в заднюю кромку крыла и стойки шасси. Бензозаправщик, отчаянно сигналя клаксоном, несся к дальнему краю летного поля. Зенитчики разворачивали 37-миллиметровые автоматы в сторону предполагаемого появления противника и тащили на позиции ящики с боеприпасами. Праздно шатающихся не было. Все, кому по штатному расписанию положено сидеть в укрытиях и не отсвечивать, давно попрятались по щелям и окопам. Только часовой на ближайшей к КП дозорной вышке и не думает покидать свой пост. Нет, и до него дошло. Солдат забросил за спину карабин и, быстро перебирая ногами, скатывается вниз. Сам Овсянников дернулся бежать на летное поле, но не успел сделать и десяти шагов, как его остановил громкий крик за спиной:

— Товарищ подполковник, — с крыльца орал Карпов, размахивая руками, — старлей Ливанов передает: они пересекли Пролив, возвращаются домой!

— Твою мать! — невольно стиснул кулаки Овсянников.

Поздно. Слишком поздно! Ливанов как раз подтянется к аэродрому вслед за англичанами. Попадет в самое месиво собачьей свалки. Хорошо, если немцы вовремя разглядят красные звезды и не собьют кого из наших. Бывает и такое.

— Беги в радиорубку, передай Ливанову: пусть идет к Бресту и садится на первый подходящий аэродром. — Решение родилось неожиданно. — Быстрее! Передавай и живо в убежище!

Сам Иван Маркович и не думал искать укрытие. Первоначально он хотел бежать на летное поле, но вовремя сообразил, что не успеет, и пользы от него будет маловато. Командир в бою должен быть на командном пункте, у телефона и рации, командир должен управлять подразделениями, а не уподобляться рабочей лошадке. Вторым, конечно, пренебрегать не следует, жизнь и не такое подкидывает, но куда важнее выполнять свои прямые обязанности. Громко выразив свое отношение к происходящему и свое видение ближайшего будущего цветастой, идущей от сердца матерной фразой, подполковник рысью метнулся обратно на КП. Временный пункт в землянке его не устраивал, там не было рации. Телефон же связисты должны были запараллелить. Первым делом подполковник подошел к окну и выглянул на улицу — дом под КП он выбрал удачно, прекрасный вид на летное поле и западные подходы к аэродрому. Если что, есть надежда первым заметить вражеские самолеты. От размышлений Овсянникова оторвал телефонный звонок.

— Да, Овсянников на проводе.

Звонили с полетной вышки. Наблюдатель заметил группу самолетов на юго-западе. Кто, непонятно. Расстояние слишком велико. Через пару секунд последовало уточнение — англичане. Двухмоторные бомбардировщики, похоже, «Веллингтоны». Идут в сопровождении истребителей. Выйдя на улицу, подполковник вскоре сам смог рассмотреть приближающуюся группу. Противник явно шел на наш аэродром. Вот они ложатся на боевой курс. Гады! И не боятся даже. Истребители поднялись выше и разошлись по флангам, чтобы не мешать своим бомбардировщикам. Они приближаются. Еще две минуты — и все… Наши зенитчики готовы открыть огонь, но смогут ли отразить налет? У нас слишком мало стволов. Всего шесть 37-миллиметровых автоматов «61-К» на весь аэродром. Пушки, конечно, хорошие, точные, но только на ближней дистанции, при стрельбе практически в упор. Неожиданно на сцене появились новые действующие лица. Со стороны солнца к противнику стремительно приближалась группа «Эмилей». Знакомый силуэт немецкого истребителя, тонкопрофильный фюзеляж. Да, это наши. Вовремя подоспели, орлики. На миг Овсянников позабыл, что сейчас на воздушную базу посыплются бомбы и пора бы искать укрытие. Прикрыв глаза ладонью, подполковник восторженно глазел на вспыхнувшую в небе схватку. Немцев было немного, всего 12 машин против 15 «Спитфайров», но работали они четко и слаженно. Английский эскорт успел повернуть навстречу «Мессершмиттам» и завязать бой на горизонтали. Глава 23 Горящая земля Повторный заход группа Ливанова выполнила с высоты 5 тысяч метров. Спокойно, как на учениях, прошли над портом и вывалили бомбы почти одновременно. Точность удара, разумеется, ниже, чем в первом заходе, но зато не полезли в ад зенитного огня. Пока разворачивались и стягивались в группу над городом, несколько наиболее нетерпеливых и горячих летчиков высказали желание зайти на цель со стороны города, почти на бреющем, прячась за застройкой, но Владимир запретил. Он жестко, требовательным тоном оборвал эмоциональную перепалку на радиоволне и повел свои эскадрильи в набор высоты, по спирали над Ливерпулем. Сам он зенитного огня не боялся или не показывал вида, что боится, просто не хотел лишних потерь. Первый самостоятельный вылет командиром группы, и сразу потери. Раньше Ливанов не задумывался над такими вещами. Да, люди гибнут. Да, обидно, кулаки сами по себе сжимаются и зубы скрипят от боли, когда видишь горящий бомбардировщик. Но это значило, что надо вернуть лимонникам удар сторицей, дать сдачи и немедленно сбросить оставшиеся бомбы точно в цель, а там хоть трава не расти. Ничего, в принципе, не изменилось. Гибель товарищей так же отозвалась болью в сердце, на лице была такая же холодная надменная улыбка, а в глазах багровели кусты разрывов. Первым импульсом Ливанова было немедленно повторить заход, добавить огня, тем более что Макс приметил парочку аппетитных целей. Но нет, мир изменился, теперь Владимир отвечал не только за свой экипаж, но и за целых две эскадрильи. Несмотря на требования товарищей, несмотря на явно неуставный нечленораздельный рев Хохбауэра, несмотря на азарт боя, старший лейтенант короткой грубоватой фразой в микрофон рации ближней связи заставил людей выйти из зоны действительного огня ПВО и перестроиться. Только потом повел группу на порт. При этом три экипажа, вывалившие весь груз в первом заходе, патрулировали над городом на высоте шесть с половиной километров. Не хватало еще проворонить вражеские истребители, и так два экипажа потеряли в первом заходе. Впрочем, опасения Ливанова оказались напрасны. Шальных «хариков» и «спирей» в районе Ливерпуля не носило, а зенитчики старались выпустить в небо побольше снарядов в ущерб точности. Кучность бомбометания, конечно, была не ахти, но для такой цели, как крупный порт, забитый судами, словно бочка огурцами, и этого достаточно. Стрелки отметили, что после бомбардировки огня и дыма на земле прибавилось. Видимо, часть гостинцев легла куда следует: по докам и палубам стоящих на разгрузке транспортов. Отбомбившись, группа повернула на запад. Шли плотным строем на высоте восемь километров. Забираться выше Владимир не хотел — на предельной высоте людям приходится сидеть в кислородных масках, и морозец за бортом арктический. Если летчики и штурманы работают в обогреваемых кабинах, то стрелкам на такой высоте приходится несладко: даже в унтах, ватных штанах и меховых куртках цепенеют, да еще кислородные маски мешают. Тут приходится выбирать: или высота, или шанс первыми заметить противника и согнать с него спесь плотным огнем «берез» и ШКАСов. Домой шли по тому же маршруту, что и к цели. Штурманы решили не мудрить и не рисковать с заходом в зоны действия перехватчиков. Только на последнем участке у Пембрука свернули на юго-восток, напрямик через Бристольский залив и Корнуолл. Расчет оказался верным, над морем группа ни разу не встретилась с вражескими истребителями. На полетном участке над проливом Святого Георга Владимир расслабился. Стрелки бдят,

видимость отличная. На такой высоте самолеты видно издалека, пока догонят, успеем изготовиться к отражению атаки. Впрочем, перехватчиков старший лейтенант Ливанов не боялся, полтора десятка бомбардировщиков — это не пустяк. Ощетинившийся стволами пулеметов плотный строй — добыча сложная, тем более что идем отбомбившись, скорость 430 км/ч, подранков с одним мотором нет. Да и в людях Ливанов был уверен. Большая часть летчиков и стрелков опытные, прошедшие огонь Англии люди. Молодежь тоже не лыком шита. За время переучивания и слаживания своей эскадрильи Владимир надежно вбил в подкорку подчиненных инстинктивное, на уровне рефлексов собаки академика Павлова, стремление ни при каких обстоятельствах не разваливать строй. Держать свое место, вцепиться зубами в хвост ведущего, и пусть вокруг небо горит и «харики» пчелиным роем вьются. Это все ерунда. Плотный строй, крылом к крылу, отобьется от равного по численности противника, одиночку съедят в мгновение ока и не поперхнутся.

— Я одного понять не могу, — в динамиках шлемофона прозвучал простуженный, гнусавый голос Макса Хохбауэра, — какая оса укусила Гордеева?

— Та же самая, которая тебя простудила, — хохотнул Ливанов.

История анекдотичная. Вчера, нет, уже позавчера, трое неразлучных друзей опять потратили полдня на свидание с девушками. Всё как обычно: милый незатейливый треп, легкий ужин в кафе, прогулка по живописным улочкам старой части Ла Буржа. Отношения молодых летчиков с местными красотками давно устаканились. Дима безудержно ухлестывал за Сарой, и небезуспешно. Красноречивые, бросаемые украдкой взгляды, улыбка, касания как бы невзначай — все говорило о симпатиях юной прелестницы. Лейтенант Гордеев был ей небезразличен, еще немного — и крепость падет. Сам Ливанов ухаживал за светловолосой милой Элен. Здесь все было проще и в то же время гораздо сложнее. Владимир не хотел переступать невидимую черту между чисто дружескими отношениями, ничего не значащим флиртом и лихой кавалерийской атакой, яростным штурмом сердца красавицы. С одной стороны, он понимал, что это все временное: придет срок, полк вернется в Союз, а Элен останется здесь. Казалось бы, ничего такого, обычное дело, никто и не ждет от него каких-либо обязательств и красивых жестов, но тем не менее… Владимир сам не понимал, что с ним творится — скорее всего, он действительно влюбился в юную француженку, испытывал к Элен нежные чувства, не отдавая себе в этом отчета. А может быть, старая сердечная рана не позволяла забыть о себе. Не все могут, потеряв близкого человека, чувствуя себя виноватым в смерти своей возлюбленной, броситься в омут новых, еще неиспытанных чувств, впустить в свою душу всепожирающую страсть. Никто из друзей-однополчан никогда бы не подумал, что Владимир Ливанов относится к категории таких однолюбов. Да никто, если честно, и не знал, какой удар в свое время пережил молодой летчик. Ливанов даже под градусом никогда не рассказывал о своей первой любви. Все фотографии Насти он оставил дома у родителей. Слишком много ему пришлось в свое время пережить, и слишком серьезными последствиями могли обернуться сентиментальные воспоминания. Таким образом, в увольнениях двое товарищей были заняты с девушками, а Макс Хохбауэр был вроде бы третьим лишним. Не пришей к транде рукав, как грубовато выразился по подобному поводу комдив. Никто, конечно, Максу этого не говорил, наоборот, друзья были готовы грудью постоять за немногословного слегка задумчивого штурмана, но сам он иногда чувствовал себя лишним. А когда хочется уйти, но совесть не позволяет бросить товарищей, тогда в голову приходят самые несуразные и дикие шутки. Ла Буржу еще повезло, что, когда на Макса нахлынуло, ему на глаза попался уличный торговец мороженым. Отказываться от пари у летчиков не принято, девушки, смущенно отводя глаза в сторону, поддержали шутку Хохбауэра. Сам мороженщик не растерялся и быстро разложил перед «господами бравыми офицерами» свой товар. В споре с большим отрывом победил Макс Хохбауэр. Штурман проглотил 12 порций мороженого для ровного счета, Владимир сдался на восьмом вафельном стаканчике, а Дима остановился на шестом. Девушки в соревновании не участвовали, скромно ограничились угощением из одной порции, хотя Макс и предлагал им показать класс и не посрамить Францию. Победа дала о себе знать на следующее утро. Горло болело, голос охрип, из носа текло. Экспресс-лечение в виде горячего чая и наперстка коньяка не помогло. По-хорошему Макса следовало на пару дней освободить от полетов и не позволять ему переохлаждаться, но в таком случае пришлось бы снимать с задания весь экипаж. Брать замену штурману Ливанов не хотел. В итоге о простуженном лейтенанте Хохбауэре никому не доложили, Владимир сделал Максу дружеское внушение и проследил, чтобы он не забыл поддеть под комбинезон толстый вязаный свитер и обмотать шею шарфом. На этом история завершилась, все надеялись, что счастливо. К сожалению, для Дмитрия Гордеева все сложилось намного хуже. По мнению товарищей, он слишком серьезно относился к Саре и слишком близко к сердцу воспринимал трагическую историю ее семьи. По словам девушки, они летом 39-го переехали из Польши во Францию. Отец давно собирался перебраться в более спокойное местечко, да все дела не позволяли. Наконец все утряслось, друзья помогли с визами, и семья перебралась на север Франции. Казалось бы, жизнь налаживается, и тут война. Сара во всем обвиняла немцев, хотя как минимум половина вины лежала на официальной Варшаве и ее западных союзниках. Макс, в свое время внимательно следивший за развитием событий, просветил товарищей: если бы не стремление Англии и Франции столкнуть лбами Советский Союз и Германию, все происходило бы иначе. Из-за скоротечности войны и моментального разгрома панской Польши отец Сары не успел перевести свои «гешефты» во Францию. По редким обмолвкам девушки, человек он был небедный, владел несколькими салонами и магазинами в Варшаве и Лодзи. Отец и брат не унывали, начали налаживать дело во Франции. Кроме того, они надеялись через «хороших» людей если не вытащить свои капиталы, так хоть сохранить над ними контроль. Все испортил Гитлер. Доблестная французская армия и британский экспедиционный корпус разгромлены, Франция стонет под пятой оккупантов. Сара не понимала, как это получилось. По ее мнению, немцы обманули союзников, пообещали прекратить агрессию, а сами вероломно напали на Бельгию и Францию. Прислушивавшиеся к этой исповеди Макс и Владимир кусали щеки, чтоб не расхохотаться — как, оказывается, легковерны люди, как легко заставить человека поверить в самые невероятные страсти-мордасти, лишь бы при этом вовремя найти врага, который во всем виноват и должен за все ответить. Для Сары и ее семьи таким врагом были немцы. На втором месте до недавнего времени Советский Союз. Ливанов и Хохбауэр сдерживались, а вот Дима Гордеев верил всему, что рассказывала девушка. Даже Элен не была такой легковерной и здраво рассуждала, считая, что не один Гитлер виноват, что его спровоцировали англичане, надеясь загрести жар чужими руками. А о русских и речи нет — такие же жертвы агрессии, как и Франция. Насколько далеко зашел Гордеев, выяснилось вчера вечером. Бедолага поделился с друзьями своими сомнениями.

— Почему мы воюем против англичан, а не тех, кто развязал войну?

— Не понял?! — брови Владимира полезли на лоб.

— Мы бомбим заводы, порты. Убиваем простых пролетариев, а не богатеев-кровопийц. Почему бы не бомбить особняки лордов? Не разнести к собачьм чертям парламент или что там у них есть?

— А это поможет? — осведомился Макс.

— Конечно, поможет. Разбомбить угнетателей, редакции газет, банки, тогда простые люди сами поймут, что их обманывали и… — договорить ему не дали. Владимир бесцеремонно расхохотался.

— А как ты собираешься бомбить парламент? Ты и в завод-то попадаешь со второго захода, а тут точечная цель. И как сумеешь узнать, что тот самый Большой Лорд у себя дома, а не на рыбалке?

— Троцкизм не пройдет, — усмехнулся Хохбауэр. — Помню, один мой знакомый тоже любил порассуждать о мировой революции и пролетарской солидарности. Тоже не мог поверить, что финские рабочие будут в нас стрелять.

— И что с ним?

— Погиб зимой, он в пехоте служил. Так и остался лежать перед финским дотом. А их пулеметчики, потом их выкопали из-под обломков дота, все как один мобилизованная сельская беднота. Ты мне растолкуй, почему эти гады в нас стреляют? Почему они первыми напали на мою страну? Почему они в каждом вылете пытаются меня сбить?

— Так они же свою родину защищают, — ответил Дмитрий.