Бонсай
Шрифт:
Они принялись готовить еду на двух конфорках крохотной летней кухоньки, раскрытые двери которой выходили в сад — в заросли высокой, до колена, травы, в неразбериху нападавших осенью веток и листьев. Из сада доносился сухой сладковатый аромат компоста и сорняков. Он заказал стейки из лосося и особый лимонный соус с каперсами, который она всегда для него готовила. Все еще плохой аппетит. Для мужчины его роста и комплекции он весит мало. Врачи велели поправиться. Цель совместного отпуска — откормить его, чтобы скорее пришли силы и можно было вернуться к многочисленным делам, ожидавшим его в театре. Целую неделю меню должно состоять из его любимых блюд.
Элин,
Обсуждалась таинственность, соблюдать которую он их обязал. Нина жаловалась, что потратила лучшие годы, оберегая его тайну, и если и после смерти придется продолжать лгать, то она снова окажется в одиночестве, не имея никого, чтобы поверить свои печали и заботы. Оторвав взгляд от стейков, она безнадежно покачала головой. Элин проще относилась к диктату отца. Она унаследовала его твердый характер и понимала необходимость такого решения. Он всегда был скрытным и потому вынужден теперь играть свою роль до конца. Элин не понимала жалоб матери. Напротив, она отчитала ее и сказала, чтобы та взяла себя в руки и отказалась от дальнейшего участия в этой истории, вместо того чтобы страдать в тишине. Сама она не собиралась выполнять наказ отца, предполагая рассказать друзьям и семье мужа о его болезни и назвать вещи своими именами.
Элин, прямая как свеча, сидела, прижав к животу миску с картофелем; она напоминала индийскую богиню, пришелицу с другой планеты, вышедшую из чрева Нины. В ней была какая-то беззащитная хрупкость, которая заставляла Нину чувствовать себя в ее присутствии глупой и неуклюжей. Они так не похожи. Элин — высокая и светлая, как и отец, с сияющей белой фарфоровой кожей, узкими раскосыми глазами (люди часто интересовались, нет ли у нее азиатских корней). Ее аристократическая внешность — длинные, стройные ноги, большой, полный рот, подобный цветущей розе, — отличалась возвышенной красотой, которую Нина боготворила со страстью влюбленного. Это нематеринское чувство, страсть, направленная на собственную кровь и плоть, внушало ей стыд.
Между ними существовало едва ли не метафизическое понимание, как если бы они были связаны невидимой пуповиной. Однако не до конца было ясно, кто мать, а кто ребенок. Постоянно меняясь ролями, они не всегда совпадали в понимании того, как эти роли распределяются. Элин имела большую склонность ощущать себя матерью, нежели Нина — признать, что взывает к материнским чувствам дочери. Лишь после смерти отца, порвав с матерью, Элин обнаружила, что страдала из-за этого обмена ролями, равно как и от детской отчужденности Нины, делавшей невозможной всякую близость.
Недостаток эмоциональной связи с матерью заставил чувства Элин развиваться в телепатическом направлении, к чему Нина, настроенная на эту волну, оказалась намного восприимчивей. Ее внутренний радар был целиком и полностью направлен на Элин. В глубине души она ее так и не родила, в том смысле, что она так и не отделила ее тело от своего. По-прежнему носила под сердцем, как волк, сожравший Красную Шапочку. И потому не могла воспринимать как живую, отдельную личность. Она подолгу не вспоминала о том, что у нее есть дочь. Просто забывала о ее существовании.
Покончив с картошкой, Элин вышла в сад и села на красные
Они поужинали на терраске, которую построил и выложил плиткой муж Элин в то лето, когда она была беременна первый раз. Стефан осилил только половинку картошки и кусочек лосося. Он жаловался на жару, которая сочилась меж елей и огромных берез, затеняющих и превращающих участок в баню. Чертова слабость, иначе бы он сей же час вызвал такси и уехал домой. Его словно заперли в черной дыре. Высокие мрачные ели давят.
По нему, так десяток надо срубить, как минимум.
Нина примирительно заметила, что главное для них сейчас — быть вместе, втроем. С тех пор как Элин вышла замуж и родила, это случается так редко. Надо наслаждаться триединством, ведь это, может быть, в последний раз.
Тупиковая позиция родителей, подчеркивающая их неравные отношения, внушала Элин чувство неловкости. Ей хотелось оказаться подальше от материнской слабости и брюзгливой тирании отца, усиленной и узаконенной болезнью. Она горько сожалела, что поехала с ними. Поздновато играть в дочки-матери. Лучше бы остаться наедине с отцом. Они общались на равных. Как только появлялась мать, все шло наперекосяк. Своей нервозностью Нина создавала напряжение. Элин раз и навсегда обещала себе не быть такой, как мать. Она давно смирилась с тем, что похожа на отца, и радовалась генетической удаче.
Она устранилась от их ругани, которая никогда ничем хорошим не кончалась, поскольку мать спорить не смела, а отец не желал. Сидела с двумя инвалидами, называющими себя родителями. На дачу поехала только ради них. Потому что где-то в глубине души, под слоями чувств, ощущала ответственность за это триединство.
К десерту чуть посвежело, да и вино подняло настроение. Прямо как в старые добрые времена, когда Элин была маленькой и они еще жили вместе. Стефан, удобно устроившись с подушкой за спиной, говорил о театре. Работа была для него всем. И поскольку работать он больше не мог, то и жить было незачем. Поэтому он решил достать таблетки и покончить с этим самостоятельно, пока болезнь не зайдет так далеко, что он не сможет управиться сам. Только их, самых близких людей, он посвящает в свой план. Никто больше ничего знать не должен. Он смотрел на них суровым предостерегающим взглядом директора школы.
— Когда ты собираешься это сделать? — прошептала Нина. Терраса закружилась подобно бешено несущейся карусели. Все слилось: деревья, дом, лужайка. Она уцепилась за стол.
— Точно не знаю. Смотря как будут развиваться события. — Стефан был спокоен, словно самоубийство — самое обычное дело.
— Как ты собираешься достать столько таблеток? — Нина очень хотела заставить его понять, что заранее принимать такое ужасное решение — совершенное безумие.
— Вас я никогда не попрошу помогать в этом деле. Вы должны быть ни при чем.