Борьба незримая (Книга 2)
Шрифт:
– Мистика лакейской, - отчетливо и громко проговорил Сережа, неторопливо наполняя стакан.
– Блок вообще отдает популярным в среде домашней прислуги жестоким романсом. Может быть, Вам, г-н подпоручик, и близка поэтика сердец пронзенных "острыми французскими каблуками", - Сережа сделал паузу и залпом выпил коньяк, - а по-моему, это просто-напросто плохо.
– П-р-равильно!!!
– расплескивая на соседей содержимое своего стакана, прозванный Quel-Кошмаром корнет Попов воздвигся за столиком вслед за своим
– Пр-р-равильно! Он правду говорит - плохие стихи! Как может интеграл дышать? Что он - вдыхает и выдыхает, да?
– Да ты, Алешка, ничего не понимаешь, - дергая корнета, чтобы он сел, возмутился облитый сосед.
– Он ничего не понимает в интегралах?!
– бросился на защиту Quel-Кошмара вихрастый вольноопределяющийся, состояние которого, очевидно, позволило ему выделить из всего прозвучавшего только "не понимаешь" и "интеграл".
– Да мы учились вместе - у него всегда пять по математике было!
– Это свинство, Ржевский, Блока читал весь интеллигентный Петербург, а ты берешь на себя смелость утверждать, что, видите ли, плохо!
– Да Рукавишникова читать надо, Рукавишникова!! Или вот, тоже хорошо: "Влачились змеи по уступам, Угрюмый рос чертополох!
– заорал розовощекий вольноопределяющийся Иванов, отбивая такт стаканом по столу.
– И над красивым! женским! трупом! Рыдал! безумный! ск-скоморох!"
– Черт, да отдай ты мой стакан!
– Да погоди ты... Вот еще... "О кот, блуждающий по крыше! Твои м-мечты во мне поют!" Рукавишникова читать надо, а не Блока!!
– Нет, господа, если принимать тезис о нравственной ответственности искусства, то Блок...
– ГОСПОДА, А КАК ЖЕ "ДВЕНАДЦАТЬ"?!!
– Да он просто кровавая сволочь!
– Как Вы смели это сказать, Орлов?!
– Господа, поэт имеет право...
– Черт возьми, Гнедич, что вы себе позволяете?!
– От этого недалеко до большевизма!!
– Я не в Вас швырял, черт возьми! Так это меня - в симпатиях к большевизму!?!
– Да!!!
– Мне плевать, что не в меня. это - оскорбление действием, Вы мне ответите!!
– Поэт нейтрален!!
– Рукавишникова!
– Это нейтральность?! В Святую Русь - пулей - нейтральность?!
– Да пусти же!
– Пр-равильно!!
– ...Традиции российского гуманизма...
– ...Да - подлость! Подлость!
– ...Рукавишникова!
– Я ему покажу столы опрокидывать!
– Пусти!!
Слушай, Ржевский, а ну их к черту!
– Господи, хорошо-то как, - привалившись к дверному косяку произнес Сережа, глубоко вдыхая морозный ночной воздух.
– Ты только взгляни, Чернецкой!
– Снег скрипит...
– Женя пробежал несколько шагов по двору и, качнувшись, остановился, схватись рукой за ворота.
– Скрипит и сверкает... сам... изнутри...
– Сейчас бы на лыжи... Далеко-далеко...
– А он пушистый как пух! Пуховая постель!
– Вставай!
– Не хочу! Я хочу... спать на зимней постели!
– Сережа упал спиной в пушистый сверкающий снег - лицом в ослепительно черное, усыпанное плывущими звездами небо.
– Господи, Господи Боже мой... Женька... Женька... какие звезды! Стоя - не видно, надо - так...
– А это мысль!
– Женя, раскинув в стороны руки, упал рядом с Сережей в снег и звонко, счастливо засмеялся.
– Больше ничего не надо - снег и небо... Эта чернота - сияет... Черный огонь, в котором плавают звезды... Сережка, я лечу...
– J'ai tendu des cordes de clocher a clocher, des guirlandes de fenetre a fenetre, des chaines d'or d'etoile a etoile, et je danse15... A все-таки скотина Вы, подпоручик.
– Чем, собственно, обязан?
– А где Вы были раньше? Мне не хватало Вас... как самого себя. Всегда не хватало.
– А почему - я? Почему я должен был Вас разыскивать? Почему Вы меня сами не изволили обнаружить за восемнадцать лет?
– Это где это, позвольте поинтересоваться, я должен был Вас обнаруживать?
– Первопрестольная не так велика. А я, так же, кстати, как и Вы, прожил в ней большую часть жизни. Во всяком случае - до девяти лет и с тринадцати - до революции.
– То-то и оно! А где вы, подпоручик, околачивались с девяти до тринадцати? Извольте объясниться!
– А нигде.
– В Женином смехе прозвучала горечь.
– Ржевский, самое смешное в том, что с девяти до тринадцати меня нигде не было.
– Слушай, а чего они там так шумят?
– Не знаю. Надо спросить - вон кто-то вышел. А что, собственно, за бедлам?
– Чернецкой?!
– Вышедший из ресторана Ларионов с гневным изумлением воззрился на Женю.
– Это Вы спрашиваете, что за бедлам?
– Ну да, очень шумно.
– Ну знаете... Мало того что вы это заварили, а теперь черт знает в каком положении...
– А какова нынче Кассиопея...
– созерцательно произнес Женя и с предупредительной любезностью прибавил: - Хотите посмотреть?
– Черт знает что!!
– Ларионов хлопнул дверью.
– Решительно не понимаю, чем он остался недоволен.
– Кто ж их знает... И вообще мне надоело: шумят, ходят... Что за безобразие?
– Где бы найти такое место, чтоб там никто не ходил?
– На крыше!!
– Сережа вскочил на ноги.
– Чернецкой, полезли! Ставлю что угодно, что там мимо нас никто не будет ходить!
– Великолепно, полезли скорее!
– А чердак не заперт?
– Что мы, замок не собьем, что ли?