Борис Годунов (киносценарий)
Шрифт:
Шуйский и Воротынский стоят, не зная, что ответить. Но, не дожидаясь их ответа, Рангони уходит.
Шуйский. Все подслушал иезуит проклятый. Пойдем скорее.
Воротынский. Как знать. Может, и к счастью.
Пробираются сквозь толпу, ближе к престолу. Аппарат следует за ними.
Видно, как Борис отпускает послов. Около престола царица и царевна. [17]
17
Ксения
Борис(сходя с престола).
Царица и царевна, ты, Феодор,Моих гостей идите угощать.Вино и мед, чтобы лились реками.Идите все – я следую за вами.(замечая Шуйского).
С объезда ты заехал, князь Василий.Что молвят? Все ль довольны?Шуйский.
Кому ж не быть довольным, государь.На перекрестках мед и брага льются,Все войско ты осыпал серебром.Кому ж не быть довольным. Только, царь,Не знаю, как тебе и доложить.На Балчуге двух смердов захватили.Во кружечном дворе. Они тебяПеред толпой негодными словамиОсмелилися поносить.Борис.
Что сделала толпа?Шуйский.
Накинулась на них; чуть-чуть на клочьяНе разнесла; стрельцы едва отбили.Борис.
Где ж эти люди?Шуйский.
Вкинуты покаОбои в яму.Борис.
Выпустить обоих.Шуйский.
Помилуй, царь.Борис.
Не трогать никого.Не страхом я – любовию хочуДержать людей. Прослыть боится слабымЛишь тот, кто слаб; а я силен довольно,Чтоб не бояться милостивым быть.Вернитеся к народу, повеститеПрощенье всем – не только кто словамиМеня язвил, но кто виновен деломПередо мной, хотя б он умышлялНа жизнь мою или мое здоровье.Шуйский, кланяясь, уходит. Воротынский за ним. Борис остается один.
Борис.
НадеждойШуйский и Воротынский спускаются по лестнице из Грановитой Палаты. Садятся на коней. Разъезжаются в разные стороны.
VII. В бане у Шуйского
Баня в усадьбе Шуйского в Москве.
Маленький, плюгавый старичок, дохлый, как мерзлый цыпленок. Сморщенный, как старый гриб, с острым носиком, с пронзительно-острыми глазками и жидкой козлиной бородкой, – князь Василий Иванович Шуйский, – только что отпарившись и накинув по голому телу легкую, травчатой тафты, распашонку, отдыхает в предбаннике. Сидя за столом, попивает из хрустальной, запотелой ендовы холодный, прямо со льда, малиновый мед и посасывает вставленный в перстень, целебный камень безоар, прозрачно-зеленый с золотыми искрами, словно кошачий глаз.
Вдруг открывается настежь двойная обитая наглухо войлоком дверь в баню. Клубом валит пар, и видно сквозь него, как два боярина, Мстиславский и Репнин, лежа на полках, парятся. Банщики, два калмыка с плоскими рожами, льют воду из шаек на раскаленную каменку. Вода шипит, пар клубится белым облаком, и парящиеся в нем возлежат, как блаженные боги. Банщики мочат березовые веники в мятном квасу и хлещут ими по голым телам. Облако порой сгущается так, что ничего не видно; слышно только хлопанье, шлепанье, а порой сквозь редеющий пар мелькают голые тела.
Длинный, сухощавый, жилистый, с рыжей бородой и рыжими по веснушчатому телу волосами, Репнин, корчась от наслаждения караморой, повелительно-грозно покрикивает:
– Пару-то, пару поддай! Лей не жалей! Что стали, черти? Убью!
Жирный, мягкий, белый, как баба, Мстиславский, молит жалобно:
– Батюшки, светики, отцы родные, век не забуду, детушки, озолочу! Веничка-то, веничка свежего! Жги, жги, хлещи, – вот так, вот так, вот тут еще! Любо, любо, ох-ох-хошеньки! —
воркует он голубем, хрюкает боровом, и все его мягкое, белое тело трясется, ходит ходуном, как студень.
Третий боярин, Воротынский, тоже дородный, но в меру, статный, еще не старый, с черной густой бородой и с умными живыми глазами, выскочив из бани, весь красный, как рак, голый, только полотенцем опоясанный, другим – вытирает с лица градом катящий пот.
Воротынский. Лихи наши бояре париться! Видно, об заклад побились, кто кого перепарит. Молодцы! А я не стерпел (выпив ковш меда, отдуваясь и хлопая себя ладонью по животу), уф, давненько я не паривался так. Ну спасибо, князенька, уважил. Славная у тебя банька, царская!
Шуйский(продолжая сосать). Да, ничего себе банька, живет!
Воротынский(повалившись на низкую, широкую с персидскими коврами и пуховыми подушками, скамью). Эх, жаль, не зима, вот бы когда на снежку поваляться! (Закрыв глаза, как в блаженном видении). Прыг с полки, да, благослови Господи, в сугроб; покатался, повалялся, и опять в пар – жги, поддавай, да веничком березовым, с мятою, свежий дух, что в лесу, – рай! Да эдак разов пять… Эх, любо. Так тебя всего разберет, такая истома польется по всем жилкам – суставчикам, что молочко польется теплое, унежит, истомит, – и бабы на постель не надо!