Борис Парамонов на радио «Свобода»-2009
Шрифт:
Понятно, что Лотман в советское время, при официально существовавшем культе декабристов, затушевал тему Завалишина и выдвинул тему авантюриста Меддокса. Но читателю не составляет труда понять, что декабризм в целом может быть отнесен к типу мечтательных проектов. Ведь неспроста в досоветское время неоднократно подчеркивалась связь декабризма с репетиловщиной.
Конечно, декабризм не может быть назван злокачественной ложью, это, если хотите, «бессмысленное мечтание». Но это вина власти, что любое благое намерение ее подданных обретает свойство беспочвенности. А истина в том, что беспочвенной в такой ситуации делается сама власть. Если она не хочет Завалишина, то появляется Меддокс. Если она не дает хода настоящим знатокам, то появляются Дугин и Панарин.
Самое тяжелое в том, что в практике российской власти наличествует не только обман, но и самообман. Культивируется приятная ложь о «России, поднимающейся с колен». Начать с того, что на колени ее никто не ставил, она сама обрушилась после 70
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/482403.html
«Революционная дорога». Американская мечта и ее крах
В Америке разворачивается оскаровский сезон, и на этот раз мне довелось посмотреть действительно хороший фильм с несколько отвлекающим названием «Революционная дорога» [Revolutionary Road; в русском прокате «Дорога перемен»; — РС]. Это всего-навсего название улицы в пригородном поселке, где живут преуспевающие американцы среднего класса. Фильм сделан по роману Ричарда Йейтса, написанному еще в 1961 году, а ставил его Сэм Мендес, несколько лет назад завоевавший массу «Оскаров» за фильм American Beauty. В главных ролях Кейт Уинслет (между прочим, жена Мендеса) и несравненный Леонардо ДиКаприо, становящийся с каждым фильмом всё лучше и лучше. Несомненно, он больше, чем кинозвезда, — он, вне всякого сомнения, выдающийся актер.
То, что выводит «Революционную дорогу» за ряд хорошо сделанных коммерческих фильмов, — это серьезность первоклассного литературного материала. Тема романа и фильма — американская мечта и ее крах. Да и не американская, а всякая. Блок вспоминается: «Что поделать, если обманула / Та мечта, как всякая мечта?»
Причем крах мечты — не в социальном ряду происходит, никто не разоряется и не теряет работы, а в экзистенциальном. Этот фильм о непримиримости мечты и жизни, более того — о плене земного бытия. То есть тема даже религиозно-метафизическая — и убеждающе поданная в реальных приметах американского быта. Фильм тем самым приобретает символическое звучание. «Натурализм, истончившийся до символа», как сказал Андрей Белый о пьесах Чехова. «Москва», в которую стремились чеховские сестры, — это не реальная Москва, а символ неких не сбывающихся надежд, Москва — это тот свет, если хотите. В нынешнем фильме — это Париж.
Но фильм не лишен некоего досадного и чисто американского недостатка: в нем больше сюжетного материала, чем надо, в нем избыточный финал, режиссер не мог остановиться вовремя. Это американская установка: если больше, значит лучше. Конечно, это не так вообще, а тем более не так в искусстве.
И тут я вспоминаю один советско-американский опыт касательно структуры и содержания фильмов.
Есть фильм «Квартира» Билли Уайлдера, автора множества фильмов, многие из которых относятся к числу лучших, сделанных в Голливуде; это он сделал фильм с Мэрилин Монро, который в Америке называется Some Like it Hot («Некоторые любят погорячее»), а в Советском Союзе шел под названием «В джазе только девушки». «Квартиру» показывали в СССР — хороший фильм. Как-то я примостился к телевизору, где его в тот вечер крутили, — и не узнал хорошо знакомого фильма с Джэком Леммоном и Ширли Маклейн. Сначала не мог понять, в чем дело, потом догадался: фильм в советском прокате был сокращен, обрезан, причем очень умело — так, что стал лучше. Он просто-напросто изменил жанр. В оригинале это комедия с эксцентричными сюжетными ходами, а в советской аранжировке — что называется, серьезный фильм из жизни маленьких людей, находящих свое маленькое счастье. Напоминаю, в чем там дело. Босс, естественно семейный, крутит роман с лифтершей Ширли Маклейн и у подчиненного Джека Леммона, холостяка, выпрашивает ключ от его квартиры для соответствующих свиданий. Так вот — в оригинале этих боссов несколько, у каждого вроде как свой день, и от этого происходит всякая путаница. Получается, однако, что Джек Леммон [Jack Lemmon] не столько уступает назойливому начальнику (в советском варианте), сколько выступает чуть ли не сутенером. Совсем другое звучание у фильма, и трудно поверить, что этот герой Леммона хороший парень.
Сократив фильм, советские прокатчики сделали его лучше, человечнее в отношении содержания, а в отношении структуры — изменили его жанр.
У Виктора Шкловского в старых его статьях о кино я нашел одну под названием «Из опыта перемонтажа», еще времен немого
Я семь раз переделывал очень плохую итальянскую ленту — в ней аристократка-графиня была оклеветана перед своим возлюбленным-рыбаком. Клевета была, конечно, кинематографическая в рассказе. Я эту клевету сделал истиной, а истину сделал оправданием женщины. В итальянской ленте женщина сделалась писательницей и тыкала своими рукописями во всех разговаривающих. Рукописи пришлось обратить в закладные. Характер женщины был совершенно нечеловеческий и не поддавался никакой монтировке. Пришлось сделать ее истеричкой. В другой работе я из двух братьев-двойников — одного добродетельного, а другого злодея — сделал одного человека с двойной жизнью.
«Моя работа рядом с работой других монтажеров была детским лепетом», — пишет далее Шкловский и приводит соответствующие примеры. Фильм «Квартира» явно перемонтировался людьми серьезного опыта — может быть, из поколения времен немого кино.
Дело, однако, не в том, как удачно изменили в СССР известный американский фильм, а в том, что в искусстве лучше недоговорить, чем сказать лишнее. И тут, повторяю, американцам часто вредит их привычка большее считать лучшим. Я не читал романа Ричарда Йейтса, по которому сделан фильм «Революционная дорога», но уверен, что в кино изменили финал. Героиня должна была сделать аборт еще до той последней ссоры с мужем, — после чего примирялась с жизнью и о «парижах» больше не думала. В кино она только грозит сделать это в момент ссоры — а потом, видимо смирившись, всё-таки делает подручными средствами — и умирает. Ни к чему. Смерть персонажа — не обязательно более трагический финал, чем его готовность смириться. Представим себе, что Оленька в чеховской «Попрыгунье» после смерти Дымова раскаялась и покончила жизнь самоубийством. Получилась бы ерунда.
«Давай, Катя, завтракать. Будет плакать».
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/481748.html
Оптимисты
Инаугурации президента Обамы предшествовал и сопровождал ее ажиотаж, который, по советско-русским меркам, можно было бы назвать зарождающимся культом личности или, не столь решительно, подхалимским рвением перед новым начальником. Это, конечно, не так. Имело место то, что в Америки называют honey moon, медовый месяц — то есть некая априорная, упреждающая доброжелательность к человеку, возлагающему на свои плечи самую трудную работу на земном шаре. Пройдет этот самый медовый месяц — обычно это пресловутые «сто дней», — и критики не замедлят появиться. Аванс благих пожеланий придется отрабатывать — при стопроцентном внимании средств массовой информации, неисчислимой, как песок морской. Феномен Обамы чуть ли не полностью описывается одним понятием и словом — надежда. Но судить его будут не по ожиданиям, а по результатам.
Дело, однако, не в Обаме и обстоятельствах его биографии, сделавшей его столь выразительным воплощением постоянно развивающейся американской демократии. Психологии американцев вообще присущи эти два качества — оптимизм, тот самый, который питает надежды, и доброжелательство. Американец, сдается, где-то на самых душевных глубинах не верит в существование зла или, по крайней мере, в то, что зло нельзя преодолеть, поняв ситуацию и взявшись за дело — «приступив к переговорам». Многочисленные критики Америки могут счесть — и считают, — что это говорит о наивности американцев, о неопытности их в многосложных вопросах международной политики. Эти разговоры, конечно, устарели; в любом случае, разве не Америка в ХХ столетии одержала три глобальные победы? — в двух мировых и одной «холодной» войне. Одурачить ее по большому счету пока что никому не удавалось.
И вот эта вера в свои силы — в свою добрую силу — делает американцев благожелательными к миру оптимистами. Человек в глубине добр, а мир благ — вот философия Америки.
Это сказывается буквально во всех мелочах, иногда и смешных. Я много раз замечал, как американцы в любимом своем искусстве — кино берут европейские страшные сюжеты и приделывают к ним счастливый конец. Например, к бельгийскому, кажется, фильму «Исчезновение» — самому страшному, что я видел на экране. Там злодей обещает молодому человеку, что найдет его пропавшую девушку: только поверь и отдайся — ты будешь там, где она. Любовь превозмогает всё — и молодой человек соглашается; в результате он пробуждается в гробу, заживо похороненный. Американцы взяли тот же сюжет — и сопроводили его счастливым концом. Так же обернули к всеобщему счастью страшный фильм француза Клузо «Дьяволиада» с Симоной Синьоре. А вот сейчас прошел с мировым успехом фильм «Сумерки» — на любимую в Голливуде тему о вампирах. Девочка любит мальчика, а мальчик — вампир; но выясняется, что он вампир не кусающийся. Любовь действительно превозмогает всё — по крайней мере, в Америке, то есть в американском сознании. Мораль: Америки не следует бояться, она желает миру добра. О президенте Рейгане, бывшем, как известно, в молодости киноактером, говорили, что его политика корнями уходит в сыгранные им роли, в ту оптимистическую мифологию, что десятилетиями насаждал Голливуд. Но не забудем, что Рейган ушел со своего поста победителем.