Борнвилл
Шрифт:
– Совершенно без разницы, – сказала Долл и воздвиглась между мужем и телеэкраном. – Зачем мне знать про Индюк-Ранконг? Мне какая с этого польза? Зациклился ты, вот что. Всякую старую дрянь смотришь.
– Дрянь? Как ты можешь! Да это настоящее просвещение!
– В третий раз повторяю: звонил Фрэнк. Берта желает знать, можно ли ей прихватить с собой отца.
– Не загораживай, – сказал он, раздраженно маша рукой. – Прихватить отца куда?
– Сюда, конечно.
– Зачем она хочет его сюда прихватывать?
– Да что ж такое-то, а! Они придут в гости во вторник! Смотреть коронацию. Сто раз тебе говорила.
– А, да. – Тон у Сэма внезапно переменился.
– Что “только”?
– Ну, видимо, вылетело из головы. Потому что я сказал мистеру Эф, соседу, чтоб заглядывал. Он приведет Дженет и обоих детей.
Долл уперла руки в боки и в ужасе уставилась на мужа.
– Что-что? Как мы все тут поместимся? Четверо их плюс Фрэнк с Бертой, и Джеффри, и Карл…
– Кто такой Карл?
– Отец Берты, немец! Плюс мы с тобой. Это десять человек. Где мы все рассядемся? Как мы их напоим-накормим?
Вернувшийся на палубу Жак Кусто что-то говорил на камеру – возможно, рассказывал о своем последнем погружении, но с таким густым французским акцентом, что Сэм едва ли понял хоть слово. Долл осознала, что вновь утратила внимание супруга и никаких ответов на свои вопросы не получит. Как обычно, с возникшими домашними хлопотами ей придется управляться самостоятельно. Она вздохнула и вышла из комнаты.
Наутро, когда в дверь постучали, Долл открыла и обнаружила на пороге свою мать Джулию, а при ней – очень знакомый темно-синий чемодан.
– Ох нет, – сказала Долл, – ты опять его бросила, да?
– Я опять его бросила, – сказала Джулия голосом визгливее и пронзительнее привычного – прямой удар по ушам.
– Что на этот раз стряслось?
– А? Что?
– Ты слуховой аппарат с собой взяла?
– Нет. Он опять потерялся.
– Ох, ма…
– Ну так что, ты меня пустишь в дом или мне стоять на пороге все утро?
Долл развернулась и понуро отступила внутрь, покорно приглашая войти. Мама последовала за ней. Расставания с мужем у нее случались часто и непредсказуемо, обыкновенно возникали из-за какого-нибудь бытового разногласия, которое быстро разрешалось по телефону после того, как они давали друг другу немного остыть. Долл давно пришла к выводу, что для матери это не более чем повод обустроиться на несколько дней в дочернем доме и воспользоваться некоторыми его благами, не отвлекаясь на мужа. Долл охотно принимала бы ее и без повода, но по неким причинам матери нравилось обставлять дело так. И, разумеется, в этот раз имелась и еще одна причина, потому что не на кухню за Долл она пошла, а прямиком в гостиную, где Сэм в недолгом уединении с удовольствием разглядывал рисованные истории на последней странице “Дейли миррор”.
– Здрасьте, бабушка, – сказал он, вставая. – Вот так сюрприз.
– Это он? – Она глянула на телеприемник и уважительно присвистнула. – Ух, красивый, а?
– Долл вам чай заваривает?
– Большущий какой, да? Главный предмет на всю комнату.
– Останетесь у нас пока? Отнести чемодан наверх?
– Ну давай, включай.
Сэм вздохнул. Слух у нее явно теперь хуже прежнего. Ну или же новый телевизор заинтересовал ее так, что все остальное перестало существовать.
– Сейчас ничего не показывают, – сказал он. – Не в это время суток.
– Ну давай, включай, – сказала она громче некуда.
– Ничего не показывают, – повторил Сэм. – Программа начинается сильно после обеда.
– После обеда? Ну, тогда и ни к чему. Отнеси-ка чемодан наверх, и я прилягу до обеда. Я без сил. Что у нас на обед? Мне бы салата
5
Мэри предложила встретиться на лестнице Национальной галереи, но Кеннет знал, что это невозможно, – и действительно, в тот день и Трафальгарская площадь, и сама лестница были невероятно запружены людьми. Кто-то ради того, чтобы занять место, спал здесь всю неделю. Поэтому Кеннет предложил встречаться в обыкновенно тихом переулке возле вокзала Виктория. Мэри объявилась в самом начале одиннадцатого в сопровождении Элис и Лоры, своих соседок по комнате, и молодой представитель лондонского газетного мира их вполне подобающе обворожил. Сегодня на нем вновь был очередной шейный платок – на сей раз не желтый, а темно-синий. Элис с Лорой тут же запали на Кеннета. Следуя хитроумному маршруту, проложенному Кеннетом, этот разношерстный квартет сумел пробраться к Вестминстерскому аббатству в обход самых непролазных толп. Но даже тем путем оказаться хоть в какой-то близости к самому аббатству едва удалось через добрые минут пятьдесят.
– Ух ты, ну и толпы! – сказала Элис, пока они протискивались по Олд-Пай-стрит. – Вы жуть какой ловкий, Кеннет, знаете тут все эти углы и закоулки. Без вас мы б не справились.
– Ну, я не местный, – сказал он, – но разбираться научился.
Мэри невыразимо гордилась тем, что нашла им такого находчивого проводника. Наконец они добрались до Сториз-Гейт, дальше хода не было, и выяснилось, что вид на аббатство, хоть какой-нибудь, загорожен пятью-шестью рядами плотно стоявших зрителей. Океан британских флажков расстилался докуда хватало взгляда.
– Какая досада, – сказала Элис. – Мало что увидим.
Но у Мэри нашелся ответ. Она извлекла из сумки интригующий предмет явно домашнего изготовления – длинный картонный цилиндр с зеркальцами, приделанными с обоих концов.
– Узрите, – торжествующе произнесла она, – изделие рук гения Джеффри.
Сидя в гостиной у родителей своей невесты, Джеффри поневоле размышлял, воспользуется ли Мэри в то утро его остроумным изобретением. Почти все последнее пятничное утро он мастерил этот перископ, и хотя она поблагодарила Джеффри в письме, он не был уверен, что она досконально поняла его назначение или собирается взять с собой в Лондон. И так, в том числе, проявлялось у Джеффри настойчивое ощущение, что Мэри недостаточно высоко его ценит. Ощущение, несомненно, иррациональное: он же, в конце концов, сидит в доме ее родителей вместе со своими матерью, отцом и дедом, и тут им рады так, будто они все одна семья. Будто они с Мэри уже поженились. И все-таки он понимал, что никогда не будет целиком в этом уверен, пока они с Мэри не принесут клятвы, а обручальное кольцо не окажется у нее на пальце.
Перед телевизором в гостиной у Долл и Сэма уже собралось семь человек. Людно, однако не чрезмерно. Мать Джеффри Берта – на одном конце дивана, раздражительная Джулия – на другом, на подлокотнике рядом с ней чашка с чаем, а на коленях тарелка с удовлетворительно высокой горкой диетического печенья. Между ними расположился Карл Шмидт, теперь уже восьмидесятиоднолетний, – он туго втиснулся между двух женщин и с виду был этим премного доволен. В самом деле, с тех пор как годом раньше скончалась его несносная супруга Нелли, дочь и зять заметили в старике подспудную, но вместе с тем выраженную перемену, незнакомый огонек призрачно замерцал у него в глазах, а в уголках рта сквозила теперь непривычная полуулыбка. Он словно отчасти вернул себе жажду жизни и смотрелся теперь лет на двадцать моложе.