Боровой
Шрифт:
Подавив хворост, неизвестный отступил, но в каком направлении, оставалось загадкой. Вблизи кучи веток наёмники так и не смогли обнаружить никаких мало-мальски чётких следов. Посему выходило, что угодивший в сухой хворост и от души потоптавшийся по нему незнакомец, отринувший всю свою осторожность, вновь о ней вспомнил, лишь когда задумал отступить.
Бреган шёл вперёд, ступая чётко и как-то выверено, словно разметил кто длину его шага и не сбиться ему теперь было с темпа. С раздражением и хмуростью вспоминал он ночные события. Более всего досадовал капитан на неясные мотивы лесного ворья. Кто бы ни подошёл ночью к лагерю,
Бобёр, похоже, выбрал схожий маршрут прощупывания случившегося накануне. Командир слышал, как, шагая немного позади, тот спорит с Зубравом.
– Подальше от костра копать над было, говорю. Я лично от этими руками его за жабры бы и взял. А то расшумелся, ты гляди.
– Так оно всё и начинается. Да, – проговорил Зубрав с видом человека, который всё для себя уже решил и, более того, знал расклад всех карт ещё задолго до начала самой игры. – Это всё он. Леший. Предостерегал нас. И дальше идти отвращал.
– Зуба, я не понял, ты что, опять укропа накурился?
– Ты мне за укроп не говори, – тут же отбросил потусторонность в голосе Зубрав. – Он злых духов отгоняет и от сглазу бережёт. Ты мне лучше скажи, что это, тать, по-твоему, совсем дурной, шуметь так возле лагеря, на который разбой ночной удумал?
– А ты, значт, решил, что ежели то не человек, то сразу дух, так?
– А кто ж ещё.
– Зверь.
– Кто? Зверь не подберётся к лагерю так близко, королобец.
– Подберётся! Десять серебра даю, что подберётся.
– Лих ты давать, что не имеешь, – засмеялся Зубрав, голосом сделавшись похожим на осипшую утку.
– Зверь это был. Косуля дурная какая. Или кабан.
– Кабан тварь шумная, что наш Мордастый. А кряхтит и пердит и того громче. А следов он наделал бы столько, что даже ты бы заприметил. Верно я говорю, Круве? – позвал, обернувшись, Зубрав.
– Допускаю не кабана. Допускаю косулю, – дипломатично согласился Бобёр. – Она себе прыгала, так? Прыг-скок. Понял? Это раз. Допрыгалась в наш хворост. А дальше, топталась по нему – копытки чистила. Это два. Успеваешь? Почистилась и в обратку упрыгала. А прыжочки у ней знаешь какие? Четыре сажени с места. Вот мы следов и не нашли. Это три, – засыпал он Зубрава доводами с горкой. – Верно я говорю про косулю, Кухарь? – Бобёр тоже забросил свой вопрос в конец колонны. – Я только что думаю, командир, – уняв глумленье в голосе, обратился он в этот раз к Брегану. – Может, то всё же тать был, паскуда? Свои ему верёвку через ветку бросили, раскачали, он за конец – хвать, они назад его и притянули.
– А он, этот твой тать, кто? И трюкач, и циркач, и тёртый калач? – не дал Зубрав шанса товарищу реабилитироваться
– Тебе-то такое конечно не сподручно б было. Тебе же тогда придётся признать, что ты зря всех баламутил, старый дурень.
– Чего это старый? Я тебя на четыре года всего старше.
– А у вас на Севере четыре за восемь идут.
– Ты рот-то закрытым придержи, а то зубы повыпадут. Что, думаешь, не вспомню, какой ты белый из-под веток вылез? Трясогузка потная. Зато вчера всю воду выпил.
– Смотри-ка, уже и воду мою посчитал.
– А то. Потому что следом – «Зуба, дай хлебнуть глоток». Песня знакомая. А на утро морда что поле перед рассветом.
– Это ты мне за потный вид? За оторопь рассказывать решил? Ты сам-то еле гузно с земли поднял. Только глаза таращил да молчал. А сейчас, смотри-ка, рассуждает.
– Тут причина ясная, что молчал и потел. Бреган, – осторожно позвал командира Зубрав. – Ты же тоже слышал? Слышал же, ну? Тот звук. Как кот урчал. Только громко.
Бреган слышал. И не мог найти из-за этого спокойствия. Вскоре после того, как наёмники покинули свои схроны, выяснилось, что чудной звук командиру не послышался. Каждый из воинов посетовал на странное тарахтение. И ни один толком не понял, откуда оно доносилось. Версию Бобра о бандитах с верёвками командир после раздумий отверг, как совсем сказочную. Зато одобрил объяснение с любопытным лесным зверем, пришедшим на свет и запахи лагеря. Ухватившись за это объяснение, он решительно отодвинул тревожные мысли о разных звуках, пусть и новых, пусть и странных. Уверив себя в том, что не пристало командиру полошиться из-за невесть чего, словно деве юной, он продолжил размеренно шагать вперёд, не давая вовлечь себя в столь любимые простыми людьми разговоры обо всём непонятном и мистическом.
– Ну урчало и чего?.. – ответил вместо командира Бобёр. Нагревшись до предела, он ослабил горло рубахи и шумно захватал ртом воздух. – Зверь и урчал.
– Точно. Косуля, – шуршал инвентарём Зубрав. – Они, как напрыгаются на четыре сажени с места, так и урчать, как кошка, принимаются. А как наурчатся, на крыло и полетели.
– Да желудки-то наши и урчали! Ахахах-хаха! – крутнулся паличник назад разделить веселье со Славко. Тот, однако, подпеть другу хохотом не успел, так как, запнувшись обо что-то, полетел с тропы в кустарник справа.
Соратники первым делом пригнулись и с поразительной одновременностью дёрнулись руками к ножнам. Выхватывать оружие они, правда, не стали, быстро сообразив, что причиной падения товарища оказалась не вражья засада, а простая неуклюжесть. Сказать, что товарищи остались ею сильно поражены, тоже было нельзя, поскольку, несмотря на огромную мощь, поворотливости Славко был крайне слабой, и всякий в отряде знал, что ежели найдётся рядом что повалить и уронить, Мордастый то непременно повалит и уронит.
В этот раз Славкины ноги, похоже, не справились с некрупной корягой, что легла поперёк тропы. Скрывшись в кустарнике и сопротивляясь падению, он молотил почём свет руками, силясь остановить свой немалый разгон. Диким вепрем продравшись сквозь кусты, он с оглушительным треском впечатался в молодую рябину. Сотряся дерево, а вместе с ним и половину леса, Славко покрыл себя фейерверком из крошечных ягодок и листочков. Стайка свиристелей огласила лес взволнованными трелями. Птицы перепугано взмыли с веток вверх, не закончив трапезу.