Бортовой журнал
Шрифт:
В советские времена все все время стояли в каких-то очередях.
Женщина совершенно задергана, получила наконец какие-то туфли и побежала на автобус.
Подбегает она к остановке, не видит номер автобуса, который уже собирается тронуться с места и ждет только ее, обегает его и вместо того чтоб спросить, какой номер автобуса, спрашивает: «Какой размер?» – на что она тут же получает ответ шофера: «Безразмерный, сестра, садись!»
В метро давка, все стоят очень плотно. У дверей стоит молодая девушка. Она держится за поручень рукой, а прямо в подмышку
Метро в Баку вообще-то не очень загружено, но сейчас час пик.
Видно, у девушки подмышка не совсем свежая, потому что бедному старику совсем плохо, он морщится, ерзает и пытается повернуть в сторону хотя бы нос, но ему это не удается.
Наконец он не выдерживает и говорит на весь вагон: «А-да, девишка! Нога отпусти-да!»
На улице, на самом солнцепеке стоит синего цвета прилавок. На нем вывалена слива. Слива давно уже начала переходить в перегной – над ней носится несметное количество трупных мух. За прилавком стоит сонный продавец азербайджанец. На нем бывший белый халат, на голове у него кепка – по вискам течет пот, в глазах – покорность судьбе.
На улице вымерло – полдень, самое пекло.
И тут вдруг к прилавку подходит женщина. Она из породы старых русских алкоголичек – сухопарая и злая. И она начинает что-то выговаривать бедняге продавцу. Она выговаривает и выговаривает, а что она говорит ему, – не слышно – я наблюдаю эту сцену со стороны.
Наконец бедолага не выдерживает и говорит ей горестно: «Когда на тебе смотрю, сердце болит!»
Баку. Советские времена. Управление железной дороги. Начальник по телефону разговаривает с Москвой: «Я послал вам кал и другие цветы!»
Кал – это цветы каллы.
То же управление, лето, время послеобеденное, все переваривают. Вдруг в кабинете раздается громкий, требовательный звонок телефона. Одна женщина-азербайджанка – тучная, изнемогающая о жары – томно берет трубку, неторопливо подносит ее к уху, слушает долго и потом говорит со страданием в голосе: «Вы туда не попали!»
Бакинское училище, конец увольнения, воскресенье, на часах – почти 24 часа, тихо.
И вдруг на бешеной скорости к воротам подъезжает такси, резко тормозит, и из него вылетают двое курсантов, которые бегут на КПП, а за ними бежит водитель такси – азербайджанец.
На КПП пропускают курсантов и задерживают водителя. Он возмущается – курсанты не заплатили.
«Они говорили не ссы! – кричит он – И я не ссал!»
Моя жена работала в Баку в управлении железной дороги. Она каждый день печатала отчеты на электрической машинке «Ятрань».
И тут к ней заходит начальник. Он азербайджанец, но общаются они на смеси азербайджанского и русского языка.
«Тагиев хардады?» – спрашивает он («Тагиев где?»).
И тут моя жена, не переставая печатать, решает, что если к русскому слову «похороны» она добавит азербайджанское окончание «дыр», то получится, что Тагиев на похоронах.
Она говорит: «Похорундадыр»
А «пох» по-азербайджански «говно».
То есть получается, что Тагиев в говне.
Конечно,
Как только меня не назвали. Меня звали Лёшей, Алексеем, Володей и даже Витей. Обращаются ко мне: «Слушай, Витя!» – оборачиваюсь, думаю, может, кто-то сзади есть, вижу, что никого и тогда спокойно поворачиваюсь и говорю: «Ну?»
Витя, так Витя. Мне же все равно.
А на флоте всё никак не могли запомнить мою фамилию.
Начальники называли меня: Петровский, Пиатровский и Пруцкий.
Как-то на совещании офицеров командир минут пять распекал Пруцкого, а я сидел, ловил на себе его яростные взгляды и думал о том, как, все-таки, видимо, виноват этот самый Пруцкий.
А потом командир говорит мне: «Когда к вам обращаются, товарищ лейтенант, то положено вставать!»
Я встал. Потом, в самом конце разноса, я ему сказал: «Моя фамилия Покровский! – на что мне было заявлено: «Ну и что?»
Колю пригласили немцы на праздник, устроенный ими в Германии по случаю чтения им, Колей, своих стихов.
Он должен был читать «Поля» – трудные стихи, строчка в одно слово.
Они его перевели на немецкий и издали в виде каталога вместе с еще двумя поэтами. Например, у Коли есть строчка «Да-да!» – по-немецки «Я-я!» – это удобно.
И еще они сложили симфонию в его честь на пятнадцать минут. И еще был фейерверк тоже в его честь.
Простое это дело: захотели настоящего поэта на вечеринку из России – вот вам настоящий поэт, и вечеринка уже не совсем вечеринка, а большое культурное событие.
– А фейерверк был в каком виде? – спросила меня моя жена Ната.
– А фейерверк был, видимо, в виде вращающейся буквы «К», из которой вылетают огненные змеи.
– А симфония?
– А симфонию композитор назвал «Коля». Он не знал, что это имя, он думал, что это аллегорический символ. А на тему «Коля» вообще очень удобно сочинять ораторию: «Ко-ко-ля-ля! Ко-ко-ля-ля!!!»
Убили Пуманэ Александра Геннадьевича, бывшего подводника, штурмана, капитана 2 ранга запаса, тридцати восьми лет. В милиции его забили до смерти. По мнению наших органов внутренних дел, он за тысячу баксов взялся перевозить заминированную машину, в которой были две противопехотные мины и еще двести граммов тротила под сиденьем, соединенные проводами. Его остановили ночью на улице Москвы, и он, как заявили милиционеры, тут же сказал, что машина заминирована, и тогда они доставили его в отделение, где у него не выдержало сердце и ему вызвали «скорую помощь».
В больнице он и умер от острой сердечной недостаточности.
А врачи между тем установили, что у него перелом основания черепа, обширное кровоизлияние в мозг и все тело покрыто синяками.
У него синяки даже на внутренней поверхности бедер. Даже там.
Это означает, что ему раздвигали ноги и били палкой по яйцам.
Мерзость! Господи, какая мерзость! И ей нет предела.
Страна на откупе.
Нас будут сначала забивать палками, а потом предъявлять обществу как результаты резвой антитеррористической деятельности.