Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы
Шрифт:
Не знаю, насколько верно история дошла до меня (я могу предположить, что некоторые детали опущены или неточны), но то, что Люда – немка, было абсолютно точно. Ибо не будет же вздрагивать нормальный советский человек на каверзно произнесённое в лицо: «Шпрехен зи дойч?» или «Хенде хох!»
Итак, со слов Косой Блямбы, девочкину мать звали Соней, и она была чистокровной, я бы даже сказал, стопроцентной украинкой, если кто-то вздумает копаться в шкале ценностей, из старинного города Гайсина.
В сорок втором её вывезли на работу в Германию. На фабрике Соня выучила немецкий язык.
Валька Косая, выведавшая Сонин секрет и получившая за настырность кличку «суперагент», чувствовала себя героем дня. До тех пор, пока не попала в руки маньяка. Покушение на её девичью честь совершил не кто иной, как тихий и скромный студент, Петя Учитель. Хотя на самом деле, клялся Петя, он невинная жертва нездорового образа жизни.
– Я сижу вечером в дворовом туалете, а света, как всегда, нету. Заходит Валька. Ей, по-видимому, лень было пройти к дырке. Она снимает штаны и садится прямо перед моим носом. Я осторожно взял её за ляжки, чтобы слегка подвинуть. А она, дура, заорала: «Рятуйте!» Затем выскочила во двор и завопила: «Насилуют!»
– Он нагло врёт! Каждый вечер, когда я иду в туалет, Учитель уже там. Что, это случайно? Или я не знаю, чего он там сидит?! Он меня караулит!
Справедливости ради должен сказать, что дворовый туалет, расположенный в глубине третьего двора, был особой достопримечательностью нашего дома. Незнакомец, входивший во двор, не задавал глупых вопросов: «Где живёт Учитель?» – твёрдо зная, что у него санитарных удобств нет, а напротив, вежливо спрашивал: «Где в вашем дворе туалет?» – и, получив точную наводку, стремглав бежал обозревать памятные места.
Со временем на его дверях я повесил бы мемориальную доску: «Здесь были…» – потому что и милиционер, и школьная учительница, и прокурор, нет, прокурор жил в полноценной квартире с видом на Маразлиевскую – его мы исключаем из списка почётных гостей, продолжаем: рабочий, врач – все осчастливили дворовый туалет.
Возвращаясь к новому скандалу, констатирую: до Конституционного суда, ввиду отсутствия Председателя, дело не дошло. Но самое интересное произошло через год: по двору поползли упорные слухи, что Петька, разглядев нечто
Нелепые слухи были весьма достоверны. Крики Петькиной бабушки: «Ты что, идиёт! Если вздумаешь жениться на этой проститутке, ноги моей на свадьбе не будет!» – достигали любых, даже самых глухих ушей.
Петька пробовал возражать, но после коротких пауз вновь гремела тяжёлая артиллерия:
– Идиёт! Ты один на всю Одессу, кто ещё не спал с ней!
Заняв круговую оборону, Петя стоял на своём, и даже последний аргумент – угроза лишить наследства, так же, как и последующий: «Я не позволю тебе прийти на мои похороны!» – не могли поколебать его решимости овладеть сердцем прекрасной Блямбы.
Но вдруг на пути его бронепоезда появился невысокого роста неотразимый брюнет. Звали его Нгуен Ван Тхань. Иностранец был выпускником водного института и большим другом Советского Союза. Одно из этих обстоятельств, а может и все сразу, бесповоротно решили судьбу Вальки Косой Блямбы. А Петя, получив на прощание удар в сердце: «Ну и спи, дура, со своей полоумной бабкой!» – уехал с горя на комсомольскую стройку.
Если вы меня спросите: «С чем это едят?» – я не отвечу. Я никогда не был на комсомольской стройке и знаю только, как эти слова произносятся. Хотите, взамен я расскажу про пионерский трамвай? Возможно, это одно и то же. А-а… Про трамвай я уже рассказывал. Тогда извините.
То, что дворовое сообщество легко обходилось без телефона, я уже говорил.
Супружеская пара с двумя нарядно одетыми детьми подошла к парадному входу.
– Мильманы дома? – осведомляется глава семейства у бабушек, бросивших якорь на низкие табуретки в тени развесистого дерева, сохранившем воспоминания о броненосце «Потёмкин».
– Счас спрошу, – откликается председатель собрания, поднимается с трона, неспешно заходит во двор и, закинув голову, зычно кричит, распугивая голубей, живущих под крышей:
– Мадам Мильман! Ви дома?!
– А что?! – ответствует с пятого этажа мадам Мильман…
– К вам люди…
ХХII съезд стал съездом надежды не только для Людиной мамы.
Весь 1961 год начиная с 12 апреля двор пребывал в лихорадочном возбуждении. Началась долгожданная героическая эпоха, и каждый, испытывая гордость за принадлежность к Великой стране, умилённо следил за динамичной хроникой героических будней: Гагарин и Хрущёв, Хрущёв и Фидель, Фидель и Терешкова, Терешкова и Хрущёв – ура!
Всё не в счет: и в подвале живущие Зозули, и перенасыщенные коммуналки, отсутствие воды, туалета, чёрт с ним, с туалетом, – утром можно вылить ведро в канализацию – когда МЫ (о, это великое советское МЫ, позволяющее чувствовать себя сопричастным всему – победе «Черноморца», революции на Кубе, судьбам Манолиса Глезоса и Патриса Лумумбы), МЫ, нищие, затравленно дисциплинированные, только-только отстроившие руины, прорубили окно в сердце клятой Америки. «Куба – любовь моя, остров зари багровой…»; и вихрем в космос, выкуси Америка, он сказал: «Поехали!» – и до хрипоты в горле, до одури в глазах: «У-ра-а!!!»