Босиком в Рай
Шрифт:
– Ну а она в курсе, что сделала неправильный политический ход, столь недальновидно заблокировав в свою жизнь вход славе и… – Лёша задумался, поглядывая на Артура – Возможно, Богатству?
– Она в курсе того, что я педик, – обиженно проворчал Артур.
– Похоже, чужие маски не делают тебя особо-то счастливым. Тщеславный гомосексуалист, равно как и ванильный бандит не достигли точки покоя, не так ли? – мудро заметил его собеседник, кусая бургер за бок.
Артур не ответил тогда, но эти слова ему глубоко запали.
* * *
– Заходите-заходите, мои хорошие. Замёрзли, наверное, совсем. – Анфиса встретила на пороге вернувшихся путников. Застенчиво потрёпанная, она была уже в халате и зачем-то накинула Лёшику на шею полотенце, как если бы на улице было -25, а не добрые 15 со знаком +. Голос её звучал тепло и по-домашнему и совсем неважно было, что она несёт первое,
Растерянная, она не замечала, что сыплет шаблонами домохозяйки, которые по большому счёту ей шли и, видно, выдавались на автомате, потому как в ванную, конечно, пошёл только никто, и не из бунтарского непослушания, но ещё и по причине того, что она была плотно закрыта плескавшимся там с песнями Саней. А Анфиса даже и не индексировала этого в своём сознании. Не зная, куда ещё себя деть Лёша отправился опять на кухню, где неуютно устроился всё на том же стуле, на котором сидел с утра. Он не понимал, но почему-то ощущал сейчас скованность в присутствии певицы. Приятный аромат наполнял комнату. Было тепло и уютно. Анфиса радостно кружилась с ужином, как обычно кружатся вдохновленные женщины после примирения с любимым после затяжной обиды. А Лёшик же весь сжался, точно пространство превратилось в колючий комок и пыталось проникнуть в него. Он отгородился от происходящего отчуждённой замкнутостью. Всё стало ему чужим.
И даже Анфиса – такая тёплая и уютная была сейчас ни к месту. Лёшик стал внимательно её разглядывать. Как она поднималась на носках, как халат обтягивал её пышные ягодицы. Как по изгибу плеча спадал выбившийся из плотного пучка волос локон. Как свет падал на её губы. Её мир словно тронули похотью, и её магия стала дешёвой картинкой из похабного журнала.
А потом она уселась на кресло прямо перед Лёшей. Она даже не заметила того сама, сделала это непреднамеренно – широко развела ноги, так что халат обнажил её круглые колени, туго обтянув плотные бёдра, и упёрлась обеими руками в край кресла, придерживая шёлк ткани. И это была всё та же Анфиса, но совсем другая. Она была испачкана чем-то, чего пока Лёша понять не мог.
Лёша и Анфиса остались одни и пространство начало замедлять для них своё течение. Лёша смотрел на неё, но не глазами.
– Лёша…
Всё началось с её голоса. Тут исследователь жизни подобрался к осознанию того, в чём дело. Весь её голос отразил ту перемену, что произошла в Анфисе. Он более не звучал независимо – он звучал заискивающе. В нём пропала магия очарования и появилось колдовство манипуляции. И из прекрасного, гордого, независимого существа, что несёт свою красоту подобно изысканному украшению, она стала пресмыкающимся потребителем, который предлагает свою красоту в обмен на выгоду.
Лёша закрылся. Ему это было не надо.
В кухню зашёл Эрик. Он преданно положил голову на колени Анфисе, переключив её внимание.
– Ты мой дорогой, ждал маму! Ну иди-иди ко мне, целовашки, да-да. – она притворно ласково засмеялась и потрепала пса по подбородку, подхватила его увесистую тушу на руки, точно любимого ребёнка, и тот принялся любвеобильно вылизывать ей лицо.
Лёшик, сидел, как вкопанный. Он стал рассматривать свои руки, ладони и пальцы, словно удивляясь, что они у него есть. Анфиса «отложила» инструмент для демонстрации любви, ну в смысле Эрика, запоздало бросилась к рагу в духовке, снова вернулась на место и, наконец собравшись, со счастливым выдохом проговорила:
– Лёшенька, спасибо тебе большое!
Анфиса сжала руки у груди, потом не сдержалась от переполнявшей её и радости, благодарности, любви – бросилась к Лёшику и крепко обняв его, прижал к своей мягкой груди, так по-матерински, так по-женски и погладила по волосам. Он не отпрянул, но не ожидал этого. В его мире Богемные дивы не обнимали бомжей. Потом она уселась перед ним на стуле, восхищённая. Проникновенно и чувственно заглянула в самую душу своими красивыми янтарными глазами. Они светились счастьем.
И снова этот укол неприязни. Перед ним сейчас было воплощение женской природы в её самом естественном виде: безмятежная, живая, пахнущая домашним теплом и не прикрытая лоском повседневности – на службе у потребительского желания взять его под свою власть, что делала она автоматически.
Всё-таки Лёшик выдавил:
– Похоже, перемирие удалось…
Та смущенно-мило хихикнула, опустив свои пушистые ресницы. Потом стала говорить. Сбивчиво говорила, видно, от души.
– Лёша, я знаю, я чувствую всем своим сердцем, что Саша изменился. И это чувство наполняет меня и захватывает. Понимаешь ли, я ощущаю,
– Тот? – нахмурился Лёшик. Он обычно замыкался и был немногословен, когда хвалят, ибо знал – это подкуп.
– Тот-тот! Ну конечно же! – воскликнула Анфиса, а потом удивилась, словно бы это было само собой разумеющимся фактом, который известен всем вокруг – Разве ты не знаешь? Через полгода, после нашего с Сашей знакомства мы очень, очень сблизились. Это не секс. Это Чувство на уровне инстинктов. Мы были близкими по духу, и мы учуяли друг друга. Какой же мощной волной он тогда ворвался в мою унылую жизнь! Настоящий океан силы, который сметал на своём пути пропитые кабаки, сальные взгляды, похотливые предложения. Ничто не было невозможным для него. Он нёс музыку, он нёс живую Мечту. Он тогда был подобен Удивительному миру Луи Армстронга – такой же простой и… Прекрасный. Хотя… – тут она прервалась, нахмурилась – Wonderful, дословно это звучит полный чудес. Да-да, – воодушевилась она – Полным чудес и открытий он был, ими-то он меня и захлестнул, и наполнил, и открыл мне Музыку. Музыку волшебную, а не залежавшуюся на пыльной полке под кипой других таких же ленивых пластинок. Его музыка так и полилась в меня, – она изящно выгнулась – Расцвела восхитительными цветами и села прекрасными птицами. Тогда он был такой вдохновлённый, такой открытый, и он верил во что-то, чего никто не знал. И я тоже, но эта его вера в нечто своё, вдохновляла меня и давала крылья. Я парила в небе. Я срывалась с самого высокого небоскрёба в неизвестность, так слепо, – она отвела взгляд и там заблестела слеза, от нахлынувших воспоминаний о живой молодости – И всегда, я всегда могла верить, что поймает. И любая, самая безумная идея, Лёшенька, завершалась овациями. А потом, – грустно посмотрела в пол – Что-то произошло. Деньги и власть – это опьяняет, они меняют людей. Мы стали известны. И Саша… зачерственел. Он стал циничен. Он больше ни верил в чистый мир неограниченных возможностей. Благополучие связало ему крылья и сделало человеком условности … Как, если в нём что-то умерло. Не сразу. Это происходит постепенно. Сначала ты перестаёшь играть на пианино просто так, из вдохновения, потом ленишься записывать свои экспромты, потом перестаёшь замечать леность, а потом… Самые глубокие ужасные вещи всегда происходят медленно. А когда я открыла глаза, когда увидела, было так поздно! Слишком поздно. – она крепко сжала указательный палец, не замечая этого – И я томилась в неволе Чувства. Попробовав на вкус свободу, мне уже было горько есть синтетическую пилюлю. Мне стало душно, я хотела воздуха, которого Саша уже не мог мне давать.
Лёшик нахмурился при этой фразе, но Анфиса не заметила. И пока она говорила Лёша как-то отключился, словно бы защищал себя от вероятности быть купленным хвалебными словами. Анфиса вещала себе, даря себе же возможность реализоваться в условиях, где она тот человек, чья благодарность имеет смысл. Она не проникала в пространство мыслителя, и он мог рассмотреть все стороны текущей реальности, видя, как на уютной кухне стало душно, как приятный свет стал утомлять, и следовало бы открыть окно и выдуть из жизни всё лишнее, проветрить всю эту чёртову судьбу. «… на его счету более десяти особо жестоких убийств.» – раздражающе нагнетал телевизор, обрывки реальности хаотично сыпались в него – «Будьте осторожны и проявляйте бдительность». Показали какой-то фоторобот. «На кого-то похож» отметил про себя Лёшик, а вот на кого понять не мог, как будто бы видел где-то мужчину этого с обезумевшим блеском в глазах. Анфиса так была увлечена собой и своей благодарностью, что и не замечала, как не увлечён Лёшик. Она всё продолжала:
– А после и я стала умирать. Я так глубоко это прочувствовала, как жало серого, пыльного, безысходного города, считающих деньги людей запустило в меня своё острие. И я ушла. Наверное, я просто устала. Я всё же сама обрекла себя на душное расчётливое царство. Но и там не жила. – запуталась – У меня просто не было выбора. Мне пришлось жить в пост-мире лицемерия и тщедушия, но там, где я побывала, в мире свободной мечты, с этим ничто не сравнить. А вот сейчас, ты снова вдохнул… воздух… И в меня тоже.