Боснийская спираль (Они всегда возвращаются)
Шрифт:
— Глас народа — глас Божий… — вздыхал главный, поднося ко рту очередной стакан. — Если люди этого хотят, Саша…
Но Сашу от «нового профиля» тошнило, и даже высокие заработки не помогали. Вика, написав крупным почерком несколько страстных полуграмотных посланий, замолкла и больше не отвечала ни на письма, ни на телеграммы. Телефонная связь практически не работала, а в тех редких случаях, когда все-таки удавалось пробиться на волгоградский номер викиных и гелькиных родителей, никто не отвечал. Для того чтобы разобрать и понять викины каракули, а также для перевода собственных писем Саша пользовался помощью отца. Отец владел русским относительно свободно.
В начале января, когда Саша пришел с очередным заказом на перевод, отец усадил его за стол, сам сел напротив и сказал:
— Вот что, сын. Хватит. Судя по письмам, работа с порнографией сильно портит твой вкус. Ты становишься пошляком, Саша. А ведь когда-то был неплохим репортером, я помню. Теперь эта Вика… Она не пишет тебе с октября, уже три месяца. Может, она уже давно оттуда уехала. Ну зачем ты продолжаешь гонять свою почту в никуда? Да еще и с этими ужасными «помнишь ли ты наш чудный сеновал»? Тьфу!.. И этот молодой человек еще мечтал о Пулитцеровской премии!
Саша поджал губы.
— Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что мне нравится моя нынешняя работа, — сухо заметил он, игнорируя тему Вики. — Но больше ничего нет. Если уж ты, журналист с именем, вот уже полгода не можешь напечатать ни строчки, то что же тогда говорить обо мне? Или у тебя есть какие-то другие предложения? Наркосклад не предлагать.
Мать, ставя на стол еду, вздохнула и погладила его по голове, как маленького. Отец серьезно кивнул.
— Правильно, об этом и речь, — подтвердил он. — В Сараево другой работы нет, и во всей Югославии тоже. Ты обречен заниматься здесь этой пакостью, да и то неизвестно, надолго ли. В феврале будет референдум о боснийской независимости, а потом сразу начнется война, это очевидно. А что такое война на Балканах, тебе должно быть известно из курса истории.
— Брось, отец, — сказал Саша. — Мы в Европе, в конце двадцатого века.
Мать у плиты всхлипнула. Отец снова кивнул:
— Да, да, конечно, в конце… В общем, мы с матерью подумали и решили так. Тебе надо уехать отсюда. Это легко: сейчас ничто тебя здесь не держит — ни семья, ни работа… Разве что мы… немножко. Езжай в Англию, возьми пару журналистских курсов в университете, отточи язык, поучись новой технике. У нас есть немного денег — на год тебе хватит. На прошлой неделе я разговаривал со своим давним приятелем из службы Би-Би-Си. Он обещал помочь. А через год, когда здесь начнется настоящая заварушка, такие репортеры, с хорошим английским языком, западной техникой и югославским опытом будут везде нарасхват. Представляешь, какие перспективы, сынок? Настоящая работа, крупнейшие мировые агентства, ведущие газеты… Эх, мне бы твои годы!..
Саша задумался. Все это звучало очень неожиданно, но в то же время и очень реально. Отец никогда не ошибался в своих прогнозах. Да и потом, действительно, на кой черт ему сдался этот сумасшедший город с его порнушной журналистикой и порнушным, ненатуральным весельем, с войной, маячащей на горизонте? Что, кто у него здесь — друзья?.. любимое дело?.. любимая женщина?.. — никого, кроме родителей. Гм… а родители — этого мало?
— А как же вы? — спросил Саша не очень уверенно. — Да и потом — деньги. Год в Англии стоит уйму денег, а уж за учебу там могут заплатить разве что нефтяные шейхи…
— За нас не
— Я не могу взять у вас деньги, — сказал Саша уже сугубо для очистки совести.
— Глупости! — улыбнулся отец. — Деньги я тебе и не думаю дарить. Как же, разбежался… Я их тебе даю в долг, под грабительские проценты. Начнешь работать на «Таймс» — вернешь вдвое. Договорились?
Через три недели родители провожали Сашу на лондонский рейс. При полной внешней логичности происходящего его не покидало странное чувство, будто что-то здесь не так, что-то нехорошо, даже очень нехорошо. Нет, не с его, сашиной стороны, и уж конечно, не с родительской — а будто как-то вообще: в воздухе, в сером небе над городом, в грязных сугробах на обочинах, в расклеенных повсюду плакатах предстоящего референдума. Мать плакала особенно горько, а отец, непривычно крепко обняв сына, отвернулся, и Саша в полнейшем изумлении заметил слезы у него на щеках. Видеть отца плачущим ему не доводилось до этого никогда, даже на похоронах деда и бабушки.
Самое интересное, что где-то в глубине сашиного сознания существовал и ответ, объясняющий эту странность, но ответ этот был, видимо, каким-то неловким, негабаритным, с торчащими во все стороны штангами и углами, и по этой причине он, ответ, так и не смог пролезть тогда в тонкие опрятные каналы, ведущие в область ясного понимания. Саша еще немного помучился, пытаясь протащить его куда надо, но потом устал, и где-то над Альпами, рассердившись, прекратил свои бесплодные попытки. Впереди расстилалась новая жизнь с новыми задачами и вызовами, и самокопание представлялось при таких перспективах непозволительной роскошью.
Уже потом, вечность спустя, стоя у братской могилы, где предположительно были зарыты тела родителей, Саша вытащил наружу этот старый ответ, успевший изрядно пообтерхаться и сгладить некогда острые углы. Тогда, провожая его в сараевском аэропорту, отец с матерью абсолютно точно знали, что прощаются навсегда, и изо всех сил старались не показать этого сыну. Сыну, а заодно и ненасытной смерти, встающей над миром, расправляя затекшие члены для кровавой потехи. Чтоб не обратила внимания на беспорядок, происходящий прямо перед ее безносой мордой, чтобы не заметила, как они спасают, вырывают из ее костлявых клещей своего единственного ребенка.
Отцовский прогноз оправдался в очередной раз — и относительно последнего прощания, и во всех прочих деталях. Февральский референдум, утвердивший боснийскую независимость, приблизил войну, хотя шанс избежать кровопролития все же оставался. Огромное большинство людей были до смерти напуганы ожесточенностью резни в соседней Хорватии; никто не желал такого же здесь, дома. Жители Сараево вылезли наконец из ночных клубов: по городу пошли антивоенные демонстрации — последняя отчаянная попытка спастись до того, как их с неизбежностью поведут на убой. Но кто-то сильной рукой уверенно направлял события в нужное ему русло. Апрельская демонстрация была расстреляна неизвестными снайперами. В начале мая сербская армия покинула город. Арьергард уходящих был атакован босняками и уничтожен. В ответ сербы блокировали Сараево и начали артиллерийский обстрел. Война стала фактом.