Босс скучает

Тэя Татьяна

Недовольно вздыхаю и плетусь к себе. Даже маленькая победа над отделом сопровождения и Ольгой Витальевной в частности не приносит удовлетворения. Хорошо, что к этому времени поспевает аналитический отчёт от моей команды, и я могу отвлечься на цифры. Но через какое-то время понимаю, что просто так, от нечего делать, я строю ненужные сводные таблицы на вкладках документа. Я даже уже не пытаюсь дозвониться до Германа. Легче изводить себя без постоянного набора его номера. Так хоть есть шанс внушить,

что он просто занят, и это работа, а не игнорирование.

Лёгкое дежа вю всё-таки накатывает. Как в те времена, когда он пропадал в университете, а я ждала его дома до глубокой темноты. Та же паника, то же отчаяние и невыносимость ожидания, когда время тянется, превращаясь в бесконечность. Когда смотришь на часы и, кажется, что стрелки идут не в ту сторону.

Уличные тени становятся длиннее, поток машин на проспекте возрастает. Люди постепенно начинают покидать офисы и разъезжаться по домам. Я то стою у окна, то сижу за столом. То срываюсь на придуманные задачи, то просто смотрю в стену, понимая, что что-то происходит.

Резкие голоса в приёмной выводят меня из транса. Я подскакиваю из-за стола, но успеваю лишь сделать шаг в сторону двери, когда она сама распахивается, и в кабинет первым входит Герман, а за ним ещё несколько людей. Мужчин. И Скорая, замыкающая шествие. Она закрывает дверь и прислоняется к ней спиной, будто суровый стражник.

— Добрый вечер, — дрожащим голосом, чёрт его возьми, произношу я и пытаюсь вымученно улыбнуться.

Но Герман не улыбается в ответ. Он даже не смотрит на меня. Вернее, смотрит, но как будто бы сквозь. В точку чуть пониже шеи, где соединяются ключицы.

Мне хочется спросить: что-то случилось? Нет, что-то же определённо случилось?

Но я не слышу чужих голосов. Смотрю только на Германа, пытаюсь поймать взгляд, но это нереально.

От группы отделяется мужчина. Он чуть выше меня ростом, коренастый и самый серьёзный из всех. Седоватые кустистые брови чуть нахмурены. Подходит к моему столу, и я невольно отступаю в сторону.

— Ну что, сами укажите? Или искать будем? — уточняет он.

В его голосе нет угрозы, лишь какая-то усталость и недовольство.

— Что искать? — ничего не понимая, я смотрю на него.

— Значит, искать, — всё с тем же спокойствием кивает он. — Ребят, — кивает своим.

На меня нападает оцепенение, когда раздаётся хлопанье ящиков. Один из мужчин направляет в сторону стеллажа, пока ещё пустого. Что он там собрался искать?

— Герман… Маркович? — я оборачиваюсь к Островскому, но он теперь хмурится и смотрит на мужчину, по очереди открывающего ящики моей тумбочки.

Выдвинув самый нижний, он довольно хмыкает.

— Возьмите, пожалуйста, сами, — мужчина указывает на мягкий почтовый пакет.

Я на автомате наклоняюсь и беру

его. Он не особо тяжёлый, что-то там лежит. Так и стою с пакетом в руке, не зная, куда деть.

— Что? Куда мне…

— Положите на стол, — спокойно просит мужчина.

Я следую его приказам, но смотрю только на Германа. Его взгляд строгий и напряжённый. Он перескакивает с меня на пакет и обратно. Мои пальцы разжимаются, а Островский размашистым шагом подходит к столу и приоткрывает пакет.

Лицо его окончательно превращается в маску. Теперь уже почти безразличную и ничего не выражающую. Я даже не узнаю его голос, когда он обращается ко мне:

— Что это? Ты можешь объяснить?

39

Герман повторяет свой вопрос, наверное, потому что я никак не реагирую, слишком потрясённая разыгрываемой передо мной сценой. Всё будто в страшном кино и мне не по себе, хотя ничего плохого, видит бог, я не совершила.

— Это? — нахмурившись, уточняю я и наклоняюсь, чтобы заглянуть в пакет, который всё ещё держит Герман.

— Это-это, — подталкивает он вещь ко мне.

Смотрю и с трудом сглатываю. В пакете деньги. Много денег. Несколько пачек пятитысячных, если быть точной.

— Я не знаю, — дрогнувшим голосом отвечаю, наконец. Это всё, на что меня хватает.

Хотя, кажется, начинаю понимать, куда он клонит. Вернее, куда они все… все, кто в этой комнате присутствуют, клонят. Воздуха катастрофически не хватает. Вот бы открыть окно!

— Это деньги, Варя, если ты заметила. Около полумиллиона, если быть точным. И как они попали в ящик твоего стола, ты тоже знаешь? — следом спрашивает Герман, по его лицу скользит то гнев, то глубокая задумчивость, но интонация голоса остаётся ровной, будто бы отстранённой.

Словно он сам предпочёл бы оказаться за много километров отсюда.

— Не знаю.

— Точно не знаешь?

— Определённо нет.

Хотела бы я тоже говорить ровно и спокойно, но удушающая паника, волной накатывающая на меня, мешает. Кабинет начинает раскачиваться перед глазами. Приходится сделать шаг назад и вцепиться в спинку кресла, чтобы стоять ровно.

— А я вам, Варвара Андреевна, расскажу, — интонация его вдруг резко меняется.

— Да уж, будьте добры, Герман Маркович, просветите, — огрызаюсь, потому что внутри всё опускается.

Понимаю, что Герман всё уже решил для себя. Без суда и следствия. По его поведению, по тому, как он сейчас со мной разговаривает, мне становится всё понятно. Он уже ознакомился с материалами дела и вынес приговор. А мне лишь остаётся то бледнеть, то краснеть под его тяжёлым, как гранитная плита, взглядом.