Боя часов я так и не услышал
Шрифт:
– Но откуда они берутся? Эти бабочки? Они залетают сквозь щели в стенах, или наоборот, не могут покинуть наш Дом?
Дедушка никогда не любил этот вопрос. Мне и сейчас кажется, что он как-то виновен в их появлении, но упорно не хочет говорить об этом. У каждого из нас есть свои маленькие тайны, о которых не хочется рассказывать, и Оскар не исключение.
– Можешь считать, что бабочки – это мысли и воспоминания всех тех людей, которые побывали в нашей библиотеке, – сказал он мне как-то, когда молчание
– Ничего не понятно, – честно признался я, не в силах сопоставить нематериальную мысль с физической формой, – Совсем ничего.
– В нашем Доме такое считается в порядке вещей, – заметил дедушка Оскар сухо, и снова потянулся к полке с книгами, – Так, что на этот раза? Ага, Чарльз Диккенс «Тайна Эдвина Друда». А вот это уже интересно, надо прочесть.
Еще один минус библиотеки – ее нельзя покидать, если взял с собой книгу. Читать нужно только на тринадцатом этаже. Это негласное правило установил сам Дом, или сам архив, а может быть, сам дедушка Оскар. Стоит вынести томик на лестницу и развернуть – страницы окажутся абсолютно чистыми, и найти эту книгу заново будет не так просто. Бабочки-мысли под потолком довольно бдительные стражи запретных знаний, и зорко следят за каждым, кто пришел сюда.
– В каждой столичной библиотеке, где я побывал, – вздыхал дедушка, – Есть читальный зал. Там всегда светло, всегда тихо. Знания рождаются в тишине, мальчик мой. Дом знает это, и поддерживает порядок. Именно поэтому здесь есть эти кожаные кресла, пара столов и свечи. К сожалению, ни на каждом этаже Дома можно провести электричество.
В скором времени, помещение библиотеки облюбовал мой учитель герр Рудольф. Пожалуй, он никогда не был ярым библиофилом, но на его инвалидной коляске мало куда можно подняться, а развлечений в доме и того меньше, вот он и проводил все свободное время на тринадцатом этаже. К бледным мотылькам, которые снова тут и там перед лицом читателя, прибавились огромные толстые личинки, лениво переползающие со страницы на страницу и, в конце концов, дедушка Оскар запретил Рудольфу заходить в архив.
Рудольф не слишком страдал от этого. Он и до ситуации в библиотеке не очень блистал умом, а уж после этого начал плакать по ночам и мочиться под себя. В конце концов, его мысли превратились в куколок, а после переродились в огромных вечно звенящих комаров и молей, которые только нарушали тишину.
– Обычное дело для неподготовленного читателя, – говорил о нем дедушка, молитвенно складывая руки, – Видел
– Этот ублюдок жрет нашу еду и пачкает простыни, – качал головой Папа, – И чему теперь он может научить моего сына? Вот, что значит чужая кровь. И зачем только я пустил его в наш Дом?
– На все план Божий, – говорила бабушка Анна, и все замолкали, ибо спорить с ней было равносильно попытке переубедить каменную гряду и попросить подвинуться.
Бабочки щекочут мое лицо, когда я пробираюсь через библиотеку, стараясь не наступать на еще живых мотыльков с обгоревшими крыльями.
– Бедняжки, – говорю я им, всем сердцем жалея, что никак не могу помочь, – Потерпите немного. У мыслей всегда отрастают новые крылья.
Огромный комар уселся на мое плечо и согласился с каждым словом.
Двенадцатый этаж
1
Когда библиотека остается позади, и яркое сияние сгоревших крыльев гаснет за спиной, где-то под потолком слышится вкрадчивый тихий шорох. Что-то такое можно услышать, если шаркать ботинками по мокрой траве. В нашем Доме живет множество звуков, и не всегда в их появлении виноваты его жильцы – когда обитаешь в теле живого существа, нужно перестать удивляться всякой мелочи.
Над головой, с трудом опираясь на узловатые паучьи лапы, проползает старый металлический лифт, пощелкивая не закрывающимися дверями. Последние дни ему совсем голодно: электричество в Доме давно вышло из строя, и он шныряет по самым темным уголкам, в поисках какой-нибудь легкой добычи. Чаще всего это крысы, или кто-нибудь чуть покрупнее.
На людей он не нападает. Ну почти. А на жильцов дома, он кидается и того реже, так что мне можно не бояться. Но на всякий случай, я ожидаю, пока эта черная громадина, пропахшая свалявшейся шерстью, грязью, потом, нафталином и машинным маслом нехотя скроется за поворотом, прежде чем выйти на лестницу. Как говорит бабушка Анна «Береженного Бог бережет», так что лучше перестраховаться.
К лифту в нашем Доме привыкли все. Даже горничная и кухарка с нижних этажей, хотя обе они предпочитали спускаться и подниматься по ступеням, чем залазить внутрь механического чудовища, лязгающего челюстями створок, как лезвиями гильотины в Париже.
Единственным, кто действительно не любил лифт и чертовски его боялся, был мой учитель Рудольф – наудачу его этаж следующий, и совсем скоро я пройду мимо его маленькой каморки, где он проводил со мной занятия. Двенадцатый этаж – темный, сырой и совсем маленький. Когда-то он принадлежал моей покойной тете Эльзе, но последние шесть или семь лет стоял заколоченный, закрытый на замки и засовы. Мы никогда не заходили туда без лишнего повода, и частенько даже забывали о нем.
Конец ознакомительного фрагмента.