Бояре: подземная одиссея

Багдерина Светлана Анатольевна

— МЕНЯ ЗОВУТ ЧЕРНОСЛОВ УЖАСНЫЙ И Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ ВАМ ВСЕМ ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ!

— Ларишка, Ларишка, чего он говорит, ащь?

— Приглашает нас!!! На речку!!! На пикник!!!

— А-а, на речку… На речке я давно не была. Ш лета ужо поди. Во школько выежжаем? Не прошпать бы, Ларишка! Шпроши, Ларишка, шпроши!..

В коридоре, перекрывая гогот лейтенанта, мерзко хихикали солдаты.

— МОЛЧАТЬ!!! — взревел отчаянно колдун, стиснув кулаки и подняв к продырявленному потолку выпученные глаза. — Идиоты!!! Неужели не понятно!!! Это переворот!!!

— Я

тебе дам — переворот… Я тебе сейчас покажу — переворот… Ух, как я…

Воевода Букаха вылез, наконец, из-за стола, обогнул его и, недобро покачивая головой, вышел на финишную прямую, ведущую к виновному в нарушении спокойствия и пищеварения честных людей.

Чернослов взглянул на него почти нежно: «Вот тебя-то мне и нужно…»

И, не произнося больше ни слова, ткнул кулаком в направлении настроенного на легкую победу воеводы и выкрикнул страшное слово.

Воздух перед ним лопнул, грохнул, взорвался каплями раскаленного свинца, и сбитый с ног ошеломленный, обожженный Букаха толстым гузном хлопнулся об пол и опрокинулся на спину, дрыгнув ногами.

— Убиваю-у-у-у-ут!!!.. — хрипло затянул было он, но, перехватив взгляд колдуна, тут же захлопнул рот и на всякий случай зажал его руками.

— Я!!! Не позволю!!! Издеваться!!! Над собой!!! — свирепо выкрикивал Чернослов, и с каждым словом со скамьи, сбитый ударом невидимого кулака, падал на пол или на стол кто-то из гостей. — Когда!!! Я!!! Говорю!!! Все!!! Должны!!! Молчать!!!..

— Стража! Стража! Ко мне! — привстал с места и тут же на всякий случай пригнулся царь Симеон. — Стража!!!..

— Ори, ори, — осклабился колдун. — Я с ними уже повстречался, и теперь они мне служат, а не тебе. А ты тут больше никто, старый дурак.

Моментально рассмотрев и тут же отбросив вариант ответа «сам дурак», Симеон гордо выпрямился и поправил съехавшую в переполохе набекрень корону.

— Я царь!!!..

— Был царь, да весь вышел.

Чернослов ткнул в его сторону пальцем, прошипел несколько слов, и головной убор лукоморских монархов приподнялся с головы Симеона сантиметров на десять, повисел несколько секунд в воздухе, словно оглядываясь, и быстро поплыл прямо в раскрытую ладонь колдуна.

— Эй, эй, постой, ты куда?!.. — кинулся было за ней царь, но непреодолимой преградой лег на его пути необъятный боярин Никодим, все еще барахтающийся, запутавшись в полах двух шуб, на полу.

— Царь теперь я, — демонстративно-медленно опустил Чернослов золотой венец на свою желтую лысину и презрительно вскинул голову. — А ты — плесень тюремная.

— Да я тебя!!!..

— Симеонушка, Симеонушка, не надо!..

— Отпусти, женщина!..

— Не пущу!!!..

И тут то ли по непонятному сигналу, то ли просто соскучившись стоять просто так в коридоре, когда тут, в зале шло без них такое веселье, его солдаты ворвались и встали за спиной у колдуна угрюмой ощетинившейся железом стеной.

— Осмотритесь по сторонам, — злобно-издевательски обвел рукой стены зала Чернослов, обращаясь к жмущимся в ужасе и отчаянии к царю — единственному центру

сопротивления — боярам. — Это все вы видите в последний раз. Я брошу вас в казематы, подземелья, тюрьму или что тут есть у вас для гноения непокорных, и вы сдохнете там, если я не решу казнить вас до того. Кстати, — пришла ему в голову неожиданная мысль. — Кто-нибудь знает, где у вас тут тюрьма? Желательно в уютном мокром холодном подземелье, полном крыс, плесени, гнили и мокриц?

В толпе охнули сразу несколько женщин.

— Я знаю! — забыв даже стонать, вскочил с пола Букаха. — Я покажу! Я давно говорил, что государству нужна железная рука! Что попало делается! Хватит! Развели тут… вертеп!.. ^[1] Вот таким должен быть истинный правитель Лукоморья! Не подумайте, что я подхалимничаю! Ненавижу подхалимов! Я ведь человек военный, простой — что думаю, то и говорю!

— Вот за это я военных и люблю, — ядовито ухмыльнулся в бороденку колдун и бросил командиру своего отряда:

1

Если бы Букаха знал такие слова, как «демократия», «либерализм» или хотя бы «конституционная монархия», он бы их, не задумываясь, использовал.

— Тебе, Ништяк, кажется, денщика было надо? Вот, дарю. А остальных — в каталажку. Кончилось их время. Веди… как тебя? Козява?

— Букаха, — угодливо подсказал свежепожалованный денщик. — Но если вашему величеству угодно звать меня Козявой… Ха-ха… Очень остроумно… Я не против… Козява… Мне даже нравится… Большого ума человек… Государственного…

— Ты не против? — высоко подняв тонкие седые брови, расхохотался Чернослов. — Он не против! Ну, вот и хорошо, Козявка. Веди, да не споткнись. А то… как это ты тогда сказал? «Полетят клочки по закоулочкам?»

— Не извольте сомневаться, ваше величество — Бу… Козявка свое дело твердо знает. С младых ногтей в армии. Тут без дисциплины никуда. Без дисциплины в армии бардак. Я приказы выполнять…

— Заткнись, — поморщился Чернослов, щелкнул перед его лицом пальцами, пробормотал три непонятных слова, и Букахин рот мигом захлопнулся, как дверь на пружине, успев, тем не менее, прикусить язык.

— Болтаешь ты слишком много. Для денщика. Лейтенант ведь может и решить, что такой денщик ему не нужен, и отправить тебя к этим… в казематы…

Букаха в немом ужасе затряс головой, завращал глазами, замахал руками…

— Отныне ты будешь нем, как рыба. Пока я не передумаю. Понял? — холодно отмеряя слова как капли яда, покривил губы в брезгливой улыбке Чернослов. — А теперь иди отсюда.

Тем временем, солдаты пинками, тычками или просто волоком вытащили из-за разгромленного стола бывшее руководство страны, согнали в тесную кучу и, предводительствуемые трясущимся не то от страха, не то от радости, что все пока обошлось для него так удачно, Букахой, погнали всех по коридору к выходу.