Бояре: подземная одиссея
Шрифт:
Но тут Чернослову пришла в голову еще одна забавная мысль.
— Стоять! — приказал он, и толпа пленников, налетев на бронированную стену солдат, в испуге остановилась.
— Я думаю, не будем откладывать тело в долгий ящик, — осторожно, как будто в предвкушении чего-то долгожданного и радостного, потер Чернослов костлявые желтые руки и обвел цепким взглядом толпу лукоморской знати. — Ты, — он ткнул пальцем в царицу, — Ты — Ефросинья.
— Попрошу мне не тыкать, — гордо вскинула та голову.
— Ты — Симеон, — не обращая
— Я не боюсь тебя, злодей!
Колдун удовлетворенно кивнул.
— Очень хорошо. А ты, — он кивнул на краснощекую девушку лет семнадцати, испуганно жавшуюся к Ефросинье, — Серафима.
— С-сераф-фима, — не сводя глаз с колдуна, как кролик с удава, кивнула та.
— От меня не скроешься, — удовлетворенно кивнул он. — Вы трое будете содержаться отдельно. В башне. Потому что вас ждет особая участь.
— Серафимушка!.. Доченька моя!.. Пустите ее!.. — рванулась Конева-Тыгыдычная к девушке, но стража отшвырнула ее.
— Старается защитить чужую девчонку… — деревянно улыбнулся колдун. — Как благородно… Как мило… Гоните их дальше, чего встали! Крысы в подвале проголодались! А этих троих — в самую высокую башню дворца! И глаз с них не спускать!
Вечером, перед закатом, как всегда, народ собрался на дворцовой площади перед помостом, чтобы послушать известия и прогноз погоды на день грядущий. Но вместо глашатая со свитком и его ассистента со стаканом прозрачной жидкости, не исключено, что воды, на деревянный скрипучий настил вышел в полном составе государственный академический оркестр — все сто тридцать восемь ложкарей, рожечников, балалаечников, трещоточников, гармонистов и заслуженный гусляр-виртуоз, да еще девки-плясуньи в черных и белых сарафанах со своим хахалем в красной поддевке, по-иноземному, солистом.
Музыканты степенно расселись по принесенным ими же многоэтажным скамьям чуть сзади и долго и тщательно настраивали инструменты.
После того, как стих последний перестук, перезвон и перегуд, плясуны вышли вперед, и седовласый слепой гусляр гулким басом объявил со своей банкетки:
— Музыка народная. Слов нет. Хоровод «Лебединое озеро».
…Набранная из жителей близлежащей слободы артель землекопов, покачивая головами и прицокивая языками, как будто даже несколько кругов по размеченной территории не могли заставить их поверить собственным глазам, окружила капрала Надыся.
— Такую большую яму? И такой глубины? И за два дня? — изумленно вытаращивая глаза с началом каждой фразы, как бы подчеркивая невероятность того, что только что услышал и теперь должен повторить, проговорил назначенный самовыдвижением артельщик, шорник в свободное от копки ям время, наваливаясь на выданный ему шанцевый инструмент лопату.
— Да, а что? — непонимающе уставился на них капрал.
— Да ты что, боярин, это ж работы на неделю!..
— Если не больше!..
— На
— Во-во, — потыкал большим пальцем в группу поддержки артельщик. — Слышал, что народ говорит? На три недели! Не меньше!
— Да ты чего, мужик, с ума сошел?! На три недели?! — капрал покрутил пальцем у виска под шлемом для наглядности и полного донесения до адресата своей мысли. — Да его величество приказало за два дня это сделать! На какой такой ляд вас иначе столько сюда понагнали, а?
— На какой? — заинтересованно взглянул на него артельщик.
— Что работали, а не языками мели!!! — рявкнул капрал. — А ну, быстро взяли лопаты в руки и стали копать!!! А то я вас всех!!!..
— Поняли, — пожал плечами артельщик. — Уже взяли. Уже копаем.
Он обернулся на копарей, воткнул лопату в землю и обратился к ним:
— Ну, что, мужики. Боярин говорит — копать надо. А раз боярин говорит — значит, так оно и есть.
— Ну, раз надо…
— Говорит, что надо…
— Дык мы разве ж против, копать-то…
— Это мы всегда готовы…
— А коль готовы, сердешные, то айда, на раз-два-взяли.
— Айда, Данила!..
— Перекур!
Мужики торжественно кивнули, положили лопаты и стали доставать кисеты с самосадом.
— Э-э-эй!!! Вы чего!!! Вы чего это делаете!!! Я вам приказал работать!!! — от удивления и возмущения капрал захлопал по бокам руками, как актер, изображающий курицу, и разве что не подпрыгивал.
— Как — чего, боярин? — с недоумением окинул его взглядом артельщик Данила. — Ты ж сам сказал, что работать надоть. А какая ж это работа, ежели ее с перекура не начать? Скажите, мужики!..
— Никакой, — обреченно покачал мужичонка с рыжей бородой справа от него.
— Удачи не будет, — охотно пояснил длинный жилистый землекоп рядом с ним.
— Не пойдет работа, боярин, хоть ты плачь, — предсказал его сосед, уже с дымящейся самокруткой в прокуренных усах.
— Фольклорный традиций такой, — пожал плечами начитанный Данила. — Что по-лукоморски значит «народный обычай».
— Проверено, — подтвердила вся артель в голос.
— Ну, раз проверено, — с сомнением протянул капрал и обвел своих поднадзорных настороженным взглядом. — Тогда курите. Только быстро.
— Само знамо, боярин, — оживились артельщики, и со всех сторон защелкали кресала.
Перекур через двадцать минут быстро закончился, и артель, поплевав на мозолистые ладони и покряхтев еще раз насчет огромности предполагаемой ямины, принялась за работу и проработала целых пятнадцать минут.
— Чего встали? — грозно встрепенулся задремавший было под помостом Надысь. — Работать, работать!..
— Ага, работать, боярин! — жалобно проблеял мужичок с рыжей бородой.
— А сам-то ты пробовал тупым струментом работать, а? — поддержал его мужик в синей рубахе.
Капрал в своей жизни не работал тупым инструментом, равно как и острым, и гордился этим.