Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус
Шрифт:
Да уж, внезапно вспыхнувшая страсть захлестнула боярина, он уже не владел собой, крепко обняв деву за талию, ощутив в своих руках трепетно-грациозное тело… теплую, смуглую, с золотистым отблеском, кожу, темную полоску позвоночника, упругие ягодицы, нежные ямочки на пояснице…
Ах!
И жар! Пылкий всепоглощающий жар нахлынувшей на обоих любовников страсти. И что с того, что Ксения была челядинкой-рабой, а он – господином?
– Ах… ах… Ах!!!
– Ты знаешь, мне давно уже ни с кем не было так
– Ты тоже, мой го…
– Тсс! Какие у тебя нежные руки… Ты очень, очень красивая!
Девушка улыбнулась:
– Многие говорят – для красоты я слишком худа, гос… милый.
– Нет! Что ты, не слишком! – встрепенувшись, молодой человек тут же сник и тихо спросил: – Ты – раба?
– Из челяди, – коротко кивнула Ксения. – Отец отдал меня за долги, сначала – в закупы, а потом, когда не смог выплатить, старый боярин сделал меня невольницей, сенной девкой. Знаешь, я на батюшку не в обиде – в семье дюжина детей, всех кормить надо. А тут хоть я пристроена, да и долг боярин списал.
– Да уж, хорошо ты пристроена… Слушай, я могу чем-то помочь?
Повернув голову, девушка посмотрела на Ремезова с большим удивлением:
– Помочь?
– Ну, да. Выкупить тебя, и…
– И сделать своей наложницей? Жениться на мне ты не сможешь… увы… Такова жизнь.
– Пусть так, – согласно кивнул Павел. – Но ты обретешь свободу.
– И куда я пойду?
А вот на это молодой человек уже ничего не мог ответить. Действительно – куда?
– И все же я дам тебе кое-что… Вот, возьми!
Спрыгнув на пол, молодой человек отвязал от пояса кинжал с украшенной жемчугами ручкой, что приобрел в Менске или еще где-то в пути. Ножны тоже были богатые, золоченые.
– Бери, бери, что смотришь? Может и пригодится – вещь недешевая. Найдешь, где спрятать?
– Найду! Только… Господин, я не могу остаться с тобой до утра – так уж принято. И… – Ксения вдруг замялась. – Я должна спросить тебя про орденских немцев…
– Про кого спросить?
– Не спрошу! И… мне пора. Прощай, боярин, и не держи зла. И еще – опасайся своих братьев!
Одевшись, девушка выскользнула прочь. Скрипнув, затворилась дверь. Свечной огарок оплыл, догорая, а вот и погас, истекая тоненькой струйкой дымка. За окном заметно посветлело – что, уже утро? А ведь так и не поспал. Да и черт с ним, со сном, ведь – Ксения… Настена… Эх, девы, девы…
На рассвете Ремезов со своими людьми покинул усадьбу покойного батюшки, уехали по-английски – не прощаясь, да и с кем было прощаться-то? Родные братцы знать младшенького не желали, не захотели парой слов перекинуться. Ну, и черт с ними, была нужда!
Стоял небольшой морозец – градуса три-четыре от силы, по присыпанной снежком дорожке мела поземка. Желтое
– Анкудин плотненьких девок любит, – нагнав боярина, с усмешкой докладывал Митоха, – У него все сенные – пухленькие, не знаю, как жена на то смотрит. Хотя – а что ей поделать-то? Разве что челядинок тех изводить – вот и изводит. Которую сама побьет, которых – в сеннике слуги плетьми потчуют, причина всегда сыщется.
Павел согласно кивнул:
– Понятно. Случайно, девицы Настены средь челядинок Анкудиновых нет?
– Настены? – наемник потупился. – Имен, извиняй, господине, не спрашивал. А надо было?
– Да ладно, – молодой человек расслабленно отмахнулся. – Что о Питириме узнал?
– Питирим похитрее старшего, он супротив тебя и мыслит поболее.
– А девки у него каковы?
– Тощие да смуглявые.
О, как! Ничего не сказав, Павел покачал головой – вот вам и Настена, вот и Ксения… постельку погреть – ага! Наверняка братцами девки подосланы. Зачем? То пока неясно.
Причем старший из братьев, Анкудин, послал свою девчонку первым… Однако Питирим и впрямь оказался хитрее – переиграл. Эх, Ксения, Ксения… Впрочем, а что ее винить-то? Лицо подневольное, не своей волей живет – хозяйской.
Однако чего же братцы хотели? Да того же, чего и он сам, Павел, о них – вызнать побольше. Вызнали? Да не особо, с обеими девками молодой человек не секретничал, ничего такого этакого не говорил – да и что мог сказать-то? Разве что признаться, что он – кандидат физико-технических наук.
Недалеко от Смоленска, у большого храма монастыря на Протоке, путники, перекрестившись, повернули на юг, к дому. Ехали не торопясь, в охотку, в свое удовольствие – благо к обеду и небушко серое рассупонилось, заголубело, и солнышко заблистало, глаза слепя. Хорошо!
Ближе к полудню спешились на лесной опушке, перекусили прихваченными запасливым Окулкой припасами, малость отдохнули и только было собрались ехать дальше, как позади, на дороге, послышался приглушенный стук копыт. Кто-то мчался.
Митоха, не дожидаясь приказа, выхватил из-за пояса саблю, тяжелую, с легким изгибом. Окулко подбросил в руке палицу, Павел схватился за меч.
– А, может, в лесочке схоронимся? – высказал дельную мысль Окулко-кат.
Наемник зло сплюнул:
– Не схоронимся – по следам сыщут. Эх… вскачь надо было! Может, и оторвались бы… если там не татары, от тех бы конно не скрылись.
Впрочем, гадали недолго – буквально через несколько секунд на опушку вынеслись всадники – окольчуженные, с мечами, с копьями со щитами червлеными, на высоких шлемах играло солнце.