Боярышниковый лес
Шрифт:
Папаша за свою жизнь не скопил ни цента. У мамы получалось откладывать, но потом все эти деньги она тратила на нас, дом и несколько приличных рубашек мужу на тот случай, если его позовут на собеседование и, может статься, даже возьмут на работу.
Младшие братья пришли выпить чая, и я подарила родным на всех одну большую коробку итальянского печенья, привезенную из отпуска. Отец окунал печенье в чай, потому что зубы у него были уже не те и он терпеть не мог что-то пережевывать.
Приведи я сюда Гленна… В эту комнату, где на стульях развешана для просушки одежда, на полу валяются газеты, раскрытые
На следующий день я, облачившись в форменную одежду, уже вышла на работу в химчистке, словно и не ездила ни в какой отпуск. Девчонки-коллеги похвалили мой загар, а клиенты не заметили ничего нового. Их интересовало только, не останется ли следа на белой кружевной блузке после того, как мы выведем с нее пятно от красного вина, или как удалить смолу с дорогой юбки, в которой кто-то на что-то сел.
А потом я подняла глаза и увидела Гленна, стоящего прямо у прилавка.
– Желтый тебе к лицу, – сказал он.
Я вдруг подумала, что, может, все у нас и сложится. Он меня не забыл. И не собирался меня бросать.
Гленн работал на своего дядю-строителя, который трудился где-то неподалеку. Сказал, что мы можем видеться хоть каждый день. Вопрос, сможем ли мы видеться каждый вечер, предстояло решить позже. Кроме Гленна, в семье было еще пятеро детей, поэтому свободного места там просто не оставалось, а к «chez Шэрон» я его и близко не подпустила бы.
И вдруг даже клиенты начали меня замечать. Говорили, что я улыбчивая и веселая. Девчонки на работе рассказывали им, что я влюбилась, и они очень радовались, слыша это. В мире жирных пятен, водяных разводов и тканей, которые мялись от одного только взгляда, мысли о любви становились приятным, пусть и сиюминутным, отвлечением.
В следующую пятницу мы отправились в гости к Вере. Она жила в очень респектабельной части города. Не думаю, что местным приходилось сталкиваться в своем районе с кем-то вроде меня с Гленном или Тодда с Альмой. Свой трехэтажный, слишком большой для нее одной дом Вера делила с рыжим котом по кличке Ротари. Конечно, Ник сможет жить с ней, если их отношения будут развиваться. Они легко сошлись, и он явно наведывался к ней каждый день, с тех пор как вернулся. Ник до слез смеялся над ее шутками и все говорил нам, какая она чудесная. А еще всегда прикрывал глаза на слове «чудесная».
Ник, как выяснилось, жил в съемной квартире в паре автобусных остановок от Веры. Почему бы ему не переехать и не жить с ней в этом просторном доме? Они бы составили друг другу компанию, а может, даже поженились.
Вера наготовила нам целую гору спагетти болоньезе, а Ник испек торт со сливками и щедро украсил его клубникой. Все прекрасно провели вечер, за исключением Альмы, которая прошептала мне, что Тодд предложил им повременить с отношениями, – это, конечно, ее расстраивало. А потом, когда Тодд объявил, что ему придется покинуть нас пораньше, Альма тут же собралась идти с ним. Мне это показалось дурной затеей: со стороны выглядело так, словно она ему навязывается. Было видно, что Тодд разозлился и бедная Альма разнервничалась, как никогда.
В конце вечера мы с Верой мыли посуду, а Гленн помогал Нику обрезать кусты шиповника и ежевики, которые почти вплотную подобрались
– Вы вдвоем так мило смотритесь вместе, – сказала я, вытирая тарелки.
– Да, Ник очень-очень хороший, – отозвалась довольная всем Вера.
– Вы не планируете съезжаться? – Веру можно было и о таком спрашивать, даром что ей почти стукнуло девяносто или вроде того.
– Нет, что ты, какое там, – неожиданно ответила женщина.
Я уже пожалела, что спросила.
– В смысле, не ради секса, – попыталась я сгладить неловкость. – А ради общения.
– Ну, с сексом и так все отлично. Вот уйдете, мы, наверное, еще раз за дело примемся, – как ни в чем не бывало сказала Вера.
Я недоумевала, что же тогда им мешает. Может, у Ника есть жена или любовница, которую он где-то прячет? А может, куча детей, настроенных против его сближения с Верой?
Все оказалось совсем иначе. Дело заключалось в том, что каждый привыкает жить по-своему и по достижении определенного возраста уже не хочет менять свой уклад. Да и если захочет – не получится. Все это было как-то связано с пространством и тем, что ты привык находить вещи там, где они лежали всегда.
– Мне было бы все равно, где лежат мои вещи, если бы я жила с парнем, в которого безумно влюблена, – возразила я.
– Да, но у тебя, наверное, не так уж много вещей, и ты не привязана к ним так, как мы к своим.
– И что это за вещи? – не понимала я.
– Ох, Шэрон, звучит, конечно, весьма странно, но я не выношу, когда Ник трогает что-то мое, ну, например гербарий или коробки со всякой всячиной, которую я планирую когда-нибудь вклеить в альбом. А он трясется над своими тюбиками с краской, почти пустыми – из них уже ничего толком и не выдавить, – потрепанными блокнотами, коробками с письмами, вырезками, выбросить которые пока не доходят руки. Нам это все не совместить, Шэрон. Да мы рассоримся за неделю. То, что у нас есть здесь и сейчас, куда более важно. Не стоит таким рисковать ради совместного проживания.
На обратном пути мы с Гленном говорили об этом. Нам казалось, не живя вместе, два прекрасных человека попусту тратят отпущенное им время. Мы вздохнули. Каждому чего-нибудь не хватает. Мы вот до смерти хотим съехаться и не испытываем никаких мучений из-за необходимости менять укоренившиеся привычки. При этом у нас нет ни денег, ни своего жилья.
– Может, мне все-таки попробовать перебраться к тебе, Шэрон? – не успокаивался Гленн. – Мы могли бы жить в твоей комнате. У тебя хотя бы есть отдельная. У нас с братом общая.
– Нет, Гленн, поверь мне. Ничего не выйдет. Папаша у меня алкаш и игрок.
– Не беда. А у меня – религиозный фанатик. Я тебе уже говорил, для меня это не важно.
– Начнем жить вместе, станет важно.
– Я бы мог помогать деньгами, как думаешь?
– Вот уж не стоит, Гленн, отец просто спустит их на выпивку.
– Как же нам быть? – упавшим голосом спросил он.
– Что-нибудь придумаем, – с деланой уверенностью заявила я.
Имея перед глазами пример жизни матери, я твердо знала, что сама ничего подобного терпеть не стану. Она целыми днями без продыха либо готовила, стирала и убирала, обслуживая моего отца и братьев, либо намывала то полы в офисах, то жирные тарелки в своей забегаловке.