Боярышня Дуняша
Шрифт:
Застолье не получалось. Дед напряженно косил глаза в сторону женского стола, а отец
Варфоломей сидел мрачным вороном, демонстрируя своё негодование. Было видно, что внутри
него всё клокочет, но высказываться более он не смел. Только молодой боярин с лаской и
гордостью поглядывал на свою жену, подмигивал дочерям, подающим угощение Евпраксии
Елизаровне.
Боярыня благосклонно посматривала на девочек, но ела только из вежливости. Она слегка
пригубила
женщины хоть немного насытятся, обратилась к хозяйке дома:
— Милослава, приводи дочерей поутру ко мне. У меня лучшие по всей Москве мастерицы
сидят, вышивают, а я слышала, что старшая у тебя искусница.
Дуня взволнованно посмотрела на маму. Её не пригласили, а только дочерей. Это обидно, но…
— Испрошу разрешения у боярина Еремея. Как он скажет, так и будет.
— И ладно, — одобрила Евпраксия Елизаровна. — Засиделась я, пойду… — боярыню
подхватили под руки, чтобы помочь встать. Она не была беспомощна, но её наряд, точнее, наряды весили прилично.
Еремей тоже подскочил, а вместе с ним остальные мужчины. Кошкина удостоила дьяка
Доронина насмешливым взглядом, а он огладил бороду, скрывая улыбку.
Боярыня, проходя мимо смотревшей на неё во все глаза Дуни, остановилась и погладила её
по щеке. Потом вздохнула и неспешно поплыла к выходу.
Тогда показалось, что вопрос с росписью закрыт.
Дуняша уже вовсю работала в горнице боярыни, под присмотром десятков женских глаз, самой боярыни и Маши с девушками из их дома, когда узнала, что её настенный рисунок по
настоянию отца Варфоломея продолжили обсуждать в церковной среде.
Оказалось, что неугомонный священник противопоставил Дуняшину роспись
расположенной в углу той же стены иконе и на собранном церковном совете громко вопрошал: кому молится боярышня? Животным, как язычница, или святому?
И конечно же, попы быстро договорились, что Дунина картина — это ересь и грех, и
повелели замазать.
Но выполненную ею роспись в тереме Кошкиной не тронули. Может потому, что побоялись
лезть в дом первого боярина, а может, не смогли придраться к изображению. В этот раз Дуня на
оштукатуренной стене нарисовала часть Москвы и церковь Рождества Богородицы на Сенях.
Не посмели велеть замазать купола.
ГЛАВА 7.
Дуняше нравилась зимняя Москва. Свежий снежок прикрыл всё неприглядное и можно было
помечтать, что город немножечко другой. Когда-нибудь таким и будет: раскинутся по всему
городу золотыми пятнами макушки церквей, кривые улочки превратятся в каменные
проспекты, а реки обретут гранитное
Ефимка правил санями, покрикивая на зазевавшихся прохожих, но не озоровал кнутом почём
зря. Он вёз старшую внучку боярина Доронина в кремлёвский терем, а младшую к Кошкиным.
С девочками гордо восседали сопровождающие девушки, а рядом скакали на конях боевые
холопы.
Старшую боярышню Ефимка довёз первой, и скалясь щербатым ртом, смотрел, как
волнующуюся девочку с сопровождающими встречает у ворот слуга великой княгини и ведет
по двору к женской половине жилого дворца.
Ефимка вызнал у толкущихся здесь людишек, где ему дожидаться боярышню после того, как
отвезёт младшую внучку боярина к Кошкиным, и залихватски прикрикнув на зевак, тронулся
дальше.
Дуня пыталась разглядеть княжеские хоромы, но стражники остановили сани слишком
далеко, чтобы оценить постройки. Оставалось терпеливо дождаться Машиного рассказа о том, что она видела и как её встретили в княгининой мастерской. Правда мама шепнула ей, что
Машенька вряд ли увидит саму Марию Борисовну, хоть приглашение подписано ею. Да и
посадят маленькую искусницу где-нибудь в уголке, но роптать не надо.
Дуня понимала, что нет урона Машиной чести в том, чтобы сидеть в углу при более старших
и родовитых, а вот сказать, что в княгинином тереме была — это круто! Дед наверняка к месту
и не к месту прихвастнёт приглашением, но взволнованная сестра явно надеялась на что-то
другое.
Ефимка уже подкатил к дому Кошкиных и, увидев открытые ворота, высадил Дуняшу с
Любкой. Въезжать во двор ему было нельзя, да и некуда. Там суетились дворовые боярина, выгружая какие-то сундуки. Гришка, дедов боевой холоп нахмурился, соскочил с коня и
огораживая боярышню от посторонних, повёл к крыльцу.
— Гришенька, — обратилась Дуняша к воину, — идём к тому крылечку! — она махнула
рукой в сторону. — Там спокойней и мы с Любашей сразу на женскую половину попадем.
Они свернули и, обойдя дом, подошли к боковому высокому крыльцу. Любаша уже взлетела
птичкой по расчищенным ступенькам и открыла дверь для своей боярышни, но та увидела в
заснеженной части сада сидящую в деревянном кресле фигуру. Это было нелепо и странно.
Мороз, снег скрипел под ногами и замотанная в шкуры скособоченная фигура, показавшаяся
Дуняшке памятником скорби.
— Любаша, подожди, — тронула она девушку за руку и, сбежав обратно по ступенькам, побежала по расчищенной от снега тропинке. Не добегая до фигуры в шкурах, она в
нерешительности замедлила шаг.