Бойцы анархии
Шрифт:
– Меня сейчас вырвет… – в отчаянии шептала Виола. – Михаил, на хрена мы сюда пришли? Это же отбросы, жалкие людишки, не в состоянии себя прокормить… Давайте выбираться отсюда!
– Извини, подруга, не все способны сколотить банду и жить грабежами и убийствами, – резонно отзывался я. – Остались еще в Каратае приличные люди…
– Приличные люди? – возмущенно шипела Виола. – И вот это стадо доходяг ты называешь приличными людьми? Приличные люди, которым небезразличны они сами и их близкие, из кожи вон лезут, чтобы как-то выжить, – строят крепости, коммуны, защищаются с оружием в руках и едят, между прочим, отнюдь не крыс. А это же типичные отбросы, не достойные жалости, они уже покойники…
Определенная логика в ее словах имелась. Однобокая – не более. Не всем
Степан наступил кому-то на руку. В ужасе отпрыгнул. Заворочалось тело, исторгло ругательство – вполне литературное и дикое в подобных условиях. Костлявая рука отогнула тряпье, обрисовался череп, обтянутый кожей, коростами и клочьями седых волос. На участке, отчасти вентилируемом, мы набрели на группу людей, сидящих у догорающего костра. Они меланхолично смотрели на огонь. Поднялся, опираясь на клюку, мужчина – седовласый, лохматый, в относительно сохранившейся фуфайке, уставился на нас настороженно из-под кустистых бровей.
– Не стреляете, значит, с миром, – проговорил он надтреснутым голосом.
– Транзитом, уважаемый, – объяснил я. – Пошлину за проход не берете?
– Возьмешь у таких, как вы, – усмехнулся мужчина. – Присаживайтесь к костру, люди, поговорим, расскажете, что в мире творится. Вы же не спешите? Поезд не уходит?
Под словом «мир» подразумевался, очевидно, Каратай. Речь пожилого мужчины звучала интеллигентно. Но стоило ли удивляться? Не знаю, почему мы остановились (Виола была категорически против), сели к костру. Поколебавшись, я развязал мешок с остатками еды. Сидевшие вокруг костра чумазые оборванцы – а это были большей частью женщины – насторожились, занервничали. Подползла какая-то малышка, уставилась на меня слезящимися больными глазами.
– Не давай им еду… – цедила сквозь зубы Виола. – Им твоя еда – как слону дробина, а нас выручит…
– Эх, подруга, – патетично произнес Степан, – нет у тебя в сердце божественной любви.
– Тоже мне, новость, – фыркнула Виола и отвернулась. Я заметил, как она покраснела.
Вываливать продукты на «стол» было бы форменной глупостью. Я рвал куски мяса, вкладывал в тянущиеся длани. Это напоминало разбрасывание милостыни в нищем индийском квартале. Люди возбужденно рычали, жадно ели, вновь тянули руки. Подходили другие. На всех, понятно, не хватало. Виола вознамерилась проглотить свою долю, но подползла одноногая старуха с практически лысым черепом и протянула костлявую ладошку. Виола чуть не поперхнулась, побледнела, быстро сунула старухе свою порцию и вперила взор в землю. Несложно догадаться, что нашей компании еды не досталось – хотя мы достаточно набегались и были жутко голодны. Жадные руки «беженцев» выворачивали пустой мешок, люди разочарованно стонали. Алчущие взоры обратились ко второму мешку. Бледнеющий коротышка жадно прижимал его к себе. Насколько я помнил, там оставались две початые бутылки рома.
– Ну, уж извините, только после меня, – изрек коротышка, быстро выхватил бутылку, отвинтил крышку, выпил залпом граммов двести, а остальное бросил на растерзание толпе…
– Вы хорошие люди, спасибо, – обнаружил по завершении трапезы седовласый мужик. – Не знаю, кто вы, куда и откуда идете, но пусть удача вам сопутствует. Божьей помощи не желаю, с божьей
– Вы не похожи на крестьянина, уважаемый, – заметил я. – Полагаю, вы не из уроженцев Каратая?
– Арсений Гуськов, – усмехнувшись, сказал дядька. – Если можно так выразиться, я и еще несколько мужчин пытаемся контролировать эту… ну, скажем так, общину. Похвастаться, как видите, нечем, но, по крайней мере, многие еще живы, как-то добываем еду, договариваемся с разбойниками… В Каратае ваш покорный слуга с 2004 года. Старший технолог производственного участка на Н-ском аффинажном заводе. До событий последнего года трудился в технологической группе на алмазном руднике в Аркадьево. Когда на прииске загремели взрывы, спал в своей каморке, успел выбраться. Бежал из Аркадьево с группой себе подобных… Не поверите, молодой человек, но в нашем стаде не так уж мало бывших интеллигентных людей. У каждого своя печальная история. Начнем рассказывать – недели не хватит.
– Мне кажется, логично, – пожал я плечами. – Интеллигентная публика, за малым исключением, хронически неспособна сколотить боеспособную единицу и вести достойное существование.
– Не обидите, – отмахнулся Гуськов. – Что есть, то есть, оспаривать бессмысленно. А вы, похоже, и есть то самое «малое исключение»? У вас грамотная речь городского жителя, отдающая высшим образованием…
– Военная прокуратура, – шутливо козырнул я, – старший следователь. Марьяновское соединение ракетных войск стратегического назначения.
– Вот оно как, – засмеялся Гуськов. – С чем и поздравляю вас, любезный. Ну, что ж, по крайней мере, Марьяновск – это рядом. Не буду спрашивать, чем занимались в прошлой жизни ваши колоритные спутники…
– Весь вечер на манеже, – неоригинально брякнул Степан.
– Ведение домашнего хозяйства… – покраснев, пробормотала Виола.
Парамон что-то промычал, но особого внимания к своей персоне не привлек.
– Вера Шумилова, – представил Гуськов сидящую рядом женщину с черным лицом и иссушенными губами. – Рождена в Калининграде. Работала учетчицей на моем прииске. Люда Штерн, – погладил по плечу особу с рыбьим лицом – не старую, но седую, – вела бухгалтерию на конопляной делянке в Лягушачьей долине. Лариса, Ариадна… – продолжал он представлять своих подопечных. – Падшие женщины со сложной судьбой и когда-то богатым внутренним миром…
Они рассказывали о себе, спокойно, равнодушно. Их никто не перебивал, но мне не хотелось грузить свою душу дополнительной тяжестью. В пещерах под Драконьей грядой ютилась не одна сотня людей. Смертность была ужасной – от болезней, истощения. Но люди отсюда не уходили – жили, пока жилось. Сюда сбредались, ведомые слухами, крестьяне из разоренных деревень, не нашедшие себе другого пристанища; овдовевшие жены военных, несших нелегкую службу в Каратае; проститутки, которым не было числа и которые в момент остались без работы и еды. «Коммуна» существовала практически год. Сил и средств поддерживать порядок не было, люди влачили существование сами по себе. Питались тем, что добывали в лесу, – до него тут было десять минут ходьбы (через дорогу, которую мы искали). Мужчины, еще способные передвигаться, ставили силки на птиц – никто не заморачивался тем, что большинство пернатых не годилось в пищу. Ловили грызунов, собирали грибы, ягоды – делились с собратьями. Самое ужасное было зимой, когда возможность добыть пропитание становилась иллюзорной. Не успевали оттаскивать и закапывать трупы в специально отведенной для этих целей Могильной пещере. Выжили немногие – хотя зима была сравнительно мягкой, – страдали от голода, а не от холода. За прошедшие теплые месяцы община пополнилась новыми членами – больными, калеками, оголодавшими до полного изнеможения. Но каннибализма, надо отдать им должное, Арсений и его помощники не допускали. Предпочитали умереть, чем питаться человечиной. Случаи, понятно, были. Не так давно поймали бывшего старосту из Выселок – собрался полакомиться печенью своей скончавшейся от чахотки супруги. Людоеда хотели прирезать, но «гуманизм» возобладал, и гнусного человечишку просто выгнали.