Бойся мяу
Шрифт:
А друг:
– Ну и откуда?
– Прямо с улицы! – радостно.
А друг:
– И что? Тебя жена, что ли, выгнала? – он, конечно, подумал о телефоне – автомате.
– Да причем тут жена! Я звоню тебе с улицы. Не из будки! Я вообще могу пойти. Вот, я иду и говорю с тобой.
– А звонишь-то зачем? – друг наверняка бы не понял. Такое неподготовленным умом сразу не воспринимается.
– Погоди, перезвоню.
Через некоторое время у друга снова бы зазвонил телефон:
– Алло.
– Выгляни в окно, – сказал бы обладатель единственного мобильного
Друг посмотрел бы в окошко:
– Ну?
– Видишь, я тебе рукой машу?
Друг, действительно, узнал бы его, стоящего посреди тротуара и размахивающего рукой:
– Ну, вижу и… Погоди-ка… – наконец до него бы дошло. – Но как?..
– Во-о-от! – протянул бы довольно тот в беспроводную трубку.
Женек усмехнулся счастливый от этой истории. Еще бы поделиться ею с кем-нибудь… Он поправил рюкзак и вошел следом за сестрами в здание автостанции.
Вокзалом эту одноэтажную кирпичную коробку звали чисто условно. Снаружи она с обоих боков зажималась ларьками и магазинчиками. И сколько там всего разного, и классного, и яркого, и вкусного лежало, висело и манило. Машинки, выстроенные, словно на старте, фигурки – подвижные! – Человека-паука и Супермена на расстоянии решающего удара друг от друга. Мячики на резинках, сабли и шашки, пистолетики и даже один автомат. И это только на одной стороне киоска. На другой половине – шоколадные батончики, жвачки и лимонад.
Зато внутри их ждали тусклые бежевые стены, потрескавшиеся, раненые плиты пола и свисающие с усиженного мухами потолка бурые ленты, облепленные теми самыми мухами. А еще духота и зловоние. Пахло потом, навозом, табачным дымом и скисшим творогом. И разыгравшийся от вида шоколадок аппетит сменился на тошноту.
Оля со вздохом опустила на пол свой баул и распрямила спину, подтянула джинсы. Они, все трое, были в штанах, поскольку в их родном городке, из которого они выехали с утра, погода в последние дни совсем не располагала к шортам и юбочкам.
– Покараульте, – наказала Оля погодкам, перед тем как направиться к кассе. И они обступили сумку.
Тяжелый, теплый воздух приглушал разговоры. А болтали вокруг, казалось, все. В одном углу капризничали дети. У кассы приходилось кричать. И тем не менее в общем знаменателе была какая-то странная тишина. Как бывает на оживленном пляже, когда лежишь с закрытыми глазами, на границе сна, и слышишь далекие волны больше, чем споры сестер.
Только сейчас вместо шелеста волн в ушах у Жени жужжало. Коротко и нарастающе – когда муха пролетала рядом. И монотонно, с паузами – с ближайшей липкой ленты. Он вспомнил, насколько мухи любят потирать лапками, просто обожают, чистюли. А может, хитрющие злодейки. И как, наверно, мучаются они и злятся, влипнув в такую вот ленту. Секунда прошла, вторая, третья – а лапки так и не погладила. А хочется – жуть. Дальше только хуже. Все равно, что нос у тебя чешется, а руки связаны за спиной. А он зудит, щекочет. И вот уже чешется глаз, горло, лопатка. А потом еще муха садится на лицо.
Вспомнилось следом, как они с Катькой заболели чесоткой – любили кошек бездомных
Мимо прошаркала семейка в одинаковых сандалиях. Подтянутый лысый папа, уставшая растрепанная мама с малышом на руках и сынок повзрослей – такой, что за руку уже держать не надо. Он палил из пистолетика налево и направо. Мельком глянул на Женька и шагнул в дверь за мамой. Но тут же высунулся обратно и застрелил и его. И задорно рассмеялся. Совсем не противно, так, что и Женя улыбнулся.
Вернулась Оля – потерянная и какая-то сжавшаяся. Взгляд ее блуждал вокруг, она молчала. Женя с Катькой переглянулись, осторожно пожали плечами. Никто не хотел зря нервировать сестру. Наконец, она печально, без улыбки в глазах, усмехнулась:
– Да уж, попали мы, товарищи.
– Что, билетов нет? – Катя быстро выпрямилась.
– Автобусов, – процедила Оля и чуть повернулась к кассе. Мол, вон та вредная тетенька так сказала.
– Совсем? – удивился Женя. Потому что ладно, один уехал, они опоздали, следующий приедет через три часа, но чтобы совсем, посреди дня – это как? Уже не так весело.
– В нашу деревню – на сегодня закончились. Больше не будет. – Оля зашагала туда – сюда. – Из Чебоксар так поздно не ходят, из Канаша сюда не заезжают, а прямо отсюда – только через день.
– Мама нас убьет, – протянула Катька.
– Да погоди ты, – отмахнулась Оля. И задумалась, кусая губу.
В зале вдруг как-то потемнело и похолодало, что ли. Те же самые люди, понятные и простые, превратились в чужих и равнодушных. Они-то сядут и уедут, а мы… Женька стал судорожно соображать. Забыв, что ничего не решает. В животе заныло. Голова как назло ничего путного не рожала.
Телепортация отпадает.
Угнать велосипеды?..
Может, отправить его гонцом? Он может, покажите только направление.
Нет-нет. Забраться в кузов грузовика, направляющегося в деревню! Бинго! Но только не рефрижератора…
– Я знаю! – воскликнула Катя. – Поедем на такси.
– Денег не хватит, – буркнула Оля. – И где ты его здесь найдешь?
– Можно спросить у…
– Нет!
– Кого-нибудь или…
– Не поедем мы на такси! – отрезала Оля и словом, и взглядом. – Тогда от мамы точно влетит.
– Надо залезть к ним в квартиру! – это осенило уже Женька. – Я могу. Через балкон. Всего-то второй этаж.
– А потом милиция, тюрьма и каторга, – кивая, продолжила Оля. А Катя покрутила пальцем у виска.
– Но проверить, не вернулись ли, надо, – заключила первая.
Оля взяла сумку и направилась к выходу. Катя и Женя поплелись за ней.
Они вышли в жару, под солнце. Голубой свод растянулся абсолютно чистый, и раскаленное золото лилось с него отвесно и метко. На площадке у самой станции лучилась бликами молочно-белая маршрутка. Последние пассажиры, торопливо доедая мороженое, уже побежавшее по рукам, топтались у раскрытой двери. Женек им позавидовал. Не из-за мороженного даже, просто у них все ясно: сели, поехали – и дома.