Бойся своих желаний
Шрифт:
– Нет-нет, не скажу.
Мелодия старинного вальса, столь одухотворенного и прекрасного, размягчала душу – как и движение, и ожидание Нового года, и вечер в кругу друзей, и близость свежего, юного тела. И любовные токи.
Желание немедленно увести или даже увезти дивчину (как гусары увозили!) вдруг вспыхнуло в немолодом уже теле, и он разом понял столь осуждаемых старичков в дореволюционной помещичьей жизни, что женились на молоденьких: смотри картину Пукирева «Неравный брак». Он неожиданно осознал, что чувствовали те, кто брал себе в жены юных, и готов был почти признаться, что они – правы.
Девушка истолковала затянувшееся молчание Леонида Ильича по-своему.
– Ладно, скажу, – с очаровательной непоследовательностью вдруг молвила она.
Брежнев поощряюще улыбнулся. От лихого танца и борьбы с животным в себе он вдруг почувствовал, что устал. Раньше такого не было.
Он лишь сделал неопределенный жест плечами: мол, хочешь – рассказывай, не хочешь – молчи. Инстинкт старого ловеласа подсказывал ему абсолютно правильный стиль общения – хоть он и не тренировался в искусстве флирта, почитай, лет шесть. Девочка снова разбудила его инстинкты! Только за это уже можно быть ей благодарным.
– Мне нравятся битлы, – вдруг прошептала она.
– Кто? – не понял он. Он в первый раз слышал это слово.
– Ну, битлы.
– А кто это?
– Вы вправду не знаете, дядя Леня?
– Ты же меня раньше не просвещала.
– А почему ж тогда их у нас ругают?
– Кто посмел? – Ему тоже без труда, безо всякой натуги далось возвращение к легким таинствам словесной любовной игры.
– Все говорят, что они плохие!
– Кто?!
– Лектор у нас был. И наша классная. И в газете писали. А они не плохие, а очень музыкально одаренные. Вы ведь лично не против них?
– Если только они не сделали что-нибудь ужасное.
– Вроде чего?
– Ну, негров они не линчевали? – пошутил он.
– Что вы, дядя Леня! – всерьез ужаснулась она.
Музыка снова кончилась, и они опять стояли друг напротив друга. Устин Акимыч быстро-быстро поставил новую пластинку, Вертинского – и дядя Леня снова закружил школьницу Нину. Он видел, как слегка нахмурилась Виктория Петровна: поведение супруга становилось неприличным. Но, как всегда, он мало уделил внимания ее недовольству: не первый раз и не последний он ухаживает за женщинами, и жена никогда не вмешивалась, а супиться может сколько угодно. И тур вальса с девочкой продолжался. Как и разговор.
– И, дядя Леня, битлы – очень талантливые. Знаете что?
– Что же?
– У нас вся молодежь их любит. Даже все комсомольцы. Ребята могут вам сколько угодно врать, что любят Магомаева, но на самом деле они все балдеют от «Битлз».
– Что делают? – не понял он слова «балдеют».
– Ну, всей молодежи очень нравятся эти музыканты – они не просто волосатики, как у нас пишут, они докеры, простые рабочие парни из Ливерпуля, и очень талантливые, мне даже моя учительница музыки об этом сказала. Бит-квартет «Битлз» – так они официально называются.
– Ну, спасибо, просветила старика, – усмехнулся он.
– И совсем вы не старик! – убежденно сказала девочка. – Вон, у вас ни одного даже седого волоска нет!
Слова Нины отозвались теплом в груди.
– Что ж, правду говорят, – молвил Леонид Ильич, – чем сто раз услышать, лучше один раз… послушать. Музыку я имею в виду.
– Послушать? Вы
– Этих самых битлов? Хочу.
Он думал, что обещанный музыкально-образовательный момент произойдет когда-нибудь в неопределенном будущем, но девочка воскликнула: «Ладно!» – и, легко выскользнув из его объятий, порывисто бросилась вон из гостиной. Леонид Ильич остался, как дурак, стоять в одиночестве посреди залы. Танцующих оказалось мало – сидели, в основном разговаривали. Виктория Петровна, например, с чопорным Суслопаровым. Тот все губы поджимал, словно постоянно был недоволен чем-то. «Зря мы его пригласили, – подумал Брежнев, – скучный он, как касторка, надо сказать Устину, чтобы больше не звал».
В гостиную порывисто вбежала Нина. В руках она держала большой цветастый конверт с зарубежной грампластинкой. Возле «Ригонды» у нее произошло с дедом, по-прежнему заведующим музыкальной частью, небольшое столкновение и спор вполголоса:
– Я тебе запрещаю!
– Пусти, дед! Меня Леонид Ильич сам послушать просил! Я специально для него диск принесла!
И она твердо, но вежливо оттеснила Устина Акимыча от радиолы и бережно установила пластинку на круг. Нежно хрустнула игла, и гостиную огласили не слыханные здесь звуки: «Кэнт бай ми ла-а-ав!»
Жена Устина Акимыча в ужасе – скорее все-таки притворном – зажала уши руками. А Нина вдруг выхватила из небольшой толпы детей другую девчонку – и как начали они наяривать, жарить рок-н-ролл, с поддержками, полетами, пируэтами, что Леонид Ильич залюбовался пусть чуждыми, но такими совершенными па двух юных партнерш. Однако все прочие гости глядели на танцующих и слушали английскую ревущую музыку с очевидным осуждением. Особенно идеолог Суслопаров – губы его совсем сложились в ниточку. Буржуазный танец рок-н-ролл! Апофеоз капиталистического разложения! И где?! В самом сердце Страны Советов, на даче члена Политбюро! В присутствии Генерального секретаря и других руководителей Центрального Комитета!
Вскоре песня закончилась. Запыхавшиеся, раскрасневшиеся, но безмерно довольные девочки остановились. И гости, и сам Устин Акимыч с осуждением – правда, пока безмолвным – посматривали на них. На лице Устина к осуждению добавлялась тревога. Все хранили молчание, ожидая реакции Леонида Ильича. А «Битлз» уже начали исполнять новую песню, про вечер после трудного дня.
И только тогда Леонид Ильич не спеша захлопал, адресуясь в основном девочкам, однако и музыкальному сопровождению, пресловутым битлам, отдавая толику уважения.
Он и в самом деле достиг высшей власти. Да только власть – это не свобода, а, оказывается, сплошные ограничения.
«Все могут короли, все могут короли, и судьбы всей земли вершат они порой!» – как споет десять лет спустя молоденькая певица Алла Пугачева, и он полюбит ее за эту песню: «Да это ж про меня!» Поэтому он будет прощать певице все ее загулы и вызывающее поведение – а не раз на нее сигналы поступали.
Вот и Леонид Ильич: ведь мог – если бы ему вдруг собственная жизнь, родная страна и вся планета была не дорога – отдать приказ начать ядерную бомбардировку Америки. Или послать свои войска хоть в Чехословакию, хоть в Афганистан. Мог миловать кого хотел. А кого хотел, судить. И Сахарова заточить в Горьком, а Солженицына – выслать из страны. Однако не мог позволить себе самого простого: отдаться нахлынувшему чувству, любви к шестнадцатилетней Ниночке.