Боже, спаси русских!
Шрифт:
Вот где пролегла граница между смирением и рабством. Верноподданнические чувства заглушили родственную любовь. Как известно, смирение – христианская добродетель. Долготерпение – также. «Христос терпел и нам велел», – говорит русская пословица. И все же есть ситуации, когда эти благие качества оборачиваются полным безобразием. Как у шварцевского короля. При нем душили его любимую жену, а он уговаривал: «Потерпи, может, все обойдется!»
Ну почему, ну почему? Давайте еще раз: ну почему базовым вопросом нашей культуры и истории стало «Что делать?», а не «Что делается?»?!? Впрочем, по мнению Виктора Пелевина, главные вопросы сегодня и всегда – «Где я?» и «Кто здесь?».
А теперь об истоках фрейдизма. Начитавшись, видимо, русской истории, Зигмунд отказался от
Между просвещением и деспотизмом
Разумеется, многие государи российские хотели казаться просвещенными европейцами. Екатерина II даже переписывалась с самыми модными писателями и философами (Вольтером, например). О характере их переписки недурно написал Марк Алданов: «Вольтер был убежден в том, что лесть никогда не бывает, да и не может быть, слишком грубой, а в обращении с женщинами – всего менее. Он сравнивал императрицу с Божьей Матерью, млел от восторга перед ее ученостью, которой она далеко превосходила, по его словам, всех философов мира, и выражал в письмах скорбь по поводу того, что не умеет писать по-французски так, как она». При этом он не забывал просить императрицу о денежных одолжениях. «Таким образом, – заключает писатель, – оба корреспондента – императрица и Вольтер – были почти всегда довольны друг другом».
Все же эта переписка не могла сама по себе создать образ просвещенной монархини. Нищета, невежество, бесправие народа удручали многих как в России, так и за ее пределами. Вот записки венесуэльца Франсиско Миранды, посетившего Россию в екатерининское время. Он рассказывает о беседах с московским архиепископом Платоном: «Мы рассуждали о политике и философствовали с той свободой, какая встречается лишь среди просвещенных и добродетельных людей. "Ее министры, – говорил он мне, имея в виду императрицу, – обманывают ее, а она, в свою очередь, обманывает их всех". У нас завязалась беседа, и он признался, что крайне тяготится своим положением и что его весьма удручает деспотизм в стране».
Верные сложившимся стереотипам, иноземцы воспринимают Россию как деспотическую страну. Американец Дж. Адамс писал в конце XVIII века: «Правительство России совершенно деспотическое». Авраам Линкольн в частном письме заявил: «Я предпочел бы эмигрировать в какую-нибудь страну, где не притворяются, что любят свободу и независимость, – в Россию, например, где мы видим деспотизм в чистом виде, не затуманенном лицемерием».
Неограниченная власть российских монархов поражала воображение, особенно американское, воспитанное на демократических принципах. Марк Твен, побывав в России, писал о своей встрече с Александром II: «Право же, странно, более чем странно сознавать, что вот стоит под деревьями человек, окруженный кучкой мужчин и женщин, и запросто болтает с ними, человек как человек, – а ведь по одному его слову корабли пойдут бороздить морскую гладь, по равнинам помчатся поезда, от деревни к деревне поскачут курьеры, сотни телеграфов разнесут его слова во все уголки огромной империи, которая раскинулась на одной седьмой части земного шара, и несметное множество людей кинется исполнять его приказ».
Американцы искали оправдания сильной деспотической власти в России, объясняя ее неблагоприятным климатом, природой, необходимостью удерживать империю от распада.
Роскошь и богатство двора, церемонии и обряды производили на иноземцев сильное впечатление. Но засилье казенщины и принуждения, особенно в Петербурге, выглядело угнетающим. Маркиз де Кюстин восклицал: «Здесь движутся, дышат только с позволения или по приказу, поэтому все мрачно и имеет принужденный вид; молчание царит в жизни и парализует ее!»
В пазлах под названием «Любовь к Родине» всегда недостает каких-то очень важных частей. Обычно бреши образовываются на месте фигурок правителей.
Антихристова
Русская покорность очевидна. Очевидно и другое: власть в России не любят. Терпят, но не любят. Могут любить царя – как мифическую фигуру. А власть, с которой сталкиваются каждодневно, русские по традиции терпеть не могут.
Уже в XVII веке власть сильно подорвала свой авторитет, произведя церковную реформу. Тут большая часть населения засомневалась – от Бога ли эта власть? А вдруг от дьявола? Правило «всякая власть от Бога» имеет исключения. А именно – перед самым концом времен должен править Антихрист. А вдруг он уже пришел?
Ему-то повиноваться ни в коем случае нельзя. Даже Иван Грозный признавал единственное ограничение власти: властям нужно повиноваться во всех вопросах, кроме веры.
Монахи Соловецкого монастыря, подобно тысячам верующих, восприняли церковную реформу как катастрофу. Покориться они не могли, а бунтовать против власти считали грехом, и видели из сложившейся ситуации один выход: написали письмо царю с просьбой, чтобы он прислал солдат и убил их: «Вели, государь, на нас свой меч присылать царьской и от сего мятежного жития переселити нас на оное безмятежное и вечное житие...» Многие ревнители старой веры сожгли себя в срубах. Но к смерти были готовы не все противники реформы... Часть населения ударилась в бега, чтобы зажить своей жизнью, абсолютно независимо от государства. И молиться по-старому.
Страна большая. В Сибирь бежали, на Урал. Государство хоть и деспотическое было, а не умело еще заставить всех мыслить одинаково. Особенно тех, кто далеко убежал. Вот и жили они там по-своему, да как еще эти земли суровые сумели освоить. Большая часть крупных русских капиталистов-промышленников – из старообрядцев.
Петр I, как нарочно, пытался утвердить в народе подозрения, что он Антихрист-то и есть.
Доказательства? Вот они! 4 января 1700 года всем жителям Москвы было приказано одеться в иноземные платья. На исполнение приказа было дано два дня. На седлах русского образца было запрещено ездить. Купцам за продажу русского платья были обещаны кнут, конфискация имущества и каторга.
Как отмечает Б. Успенский, «обязав людей носить «немецкую», т. е. европейскую, одежду, Петр в глазах современников превратил свое окружение в ряженых (подобно тому как ряжеными представали в свое время и опричники Ивана Грозного); говорили, что Петр «нарядил людей бесом»; действительно, европейское платье воспринималось в допетровское время как «потешное», маскарадное, и бесы на иконах могли изображаться в немецкой или польской одежде.
«Не понимая происходящего, – констатирует историк С. Платонов, – все недовольные с недоумением ставили себе вопрос о Петре: "Какой он царь?" – и не находили ответа». Поведение Петра подталкивало к выводу: "Никакого в нашем царстве государя нет". Многие решили так: "Это не государь, что ныне владеет". Дойдя до этой страшной догадки, народная фантазия принялась усиленно работать, чтобы ответить, кто же такой Петр или тот, "кто ныне владеет". А с фантазией у нашего народа всегда было все в порядке».
Историк русского Зарубежья Борис Башилов рассказывает, что уже в первые годы XVIII века появилось несколько ответов: «Стали рассказывать, что Петр во время поездки за границу был пленен в Швеции и там "закладен в столб", а на Русь выпущен вместо него царствовать немчин, который и владеет царством. Был и такой вариант: настоящий Петр посажен в бочку и пущен в море (вспомним князя Гвидона!). Существовал рассказ, что в бочке погиб за Петра верный старец, а Петр жив, скоро вернется на Русь и прогонит самозванца-немчина. Ходила в народе легенда о том, будто Петр родился от "немки беззаконной", он замененный. "И как царица Наталья Кирилловна стала отходить с сего света и в то число говорила: ты-де не сын мой, замененный". Понятно, на чем основывался рассказ: "Велит носить немецкое платье – знатно, что родился от немки". В-третьих, среди раскольников выросло убеждение, что Петр – Антихрист, потому что гонит православие, "разрушает веру христианскую"».