Божедомы
Шрифт:
— Есть здесь Меланья Ивановна Дарьянова, Валериана Николаевича жена, она, впрочем, только очень хороша собой.
— Да у вас вкус-то хорош ли? — спросил Термосёсов.
— Это все говорят.
— Любит, чтобы за ней ухаживали?
— О, еще бы, — отвечала с презрением Данка, — в том все ведь и заботы.
— Любит?
— Страшно.
— А мужа любит?
— Я ее об этом не спрашивала, — сказала Данка.
— Не спрашивала! А ты как думаешь, если я за ней вздумаю поухаживать? Ты мне поможешь?
Данка почувствовала,
Термосёсов же, получив определение всего общества, в котором ему предстояло ориентироваться, немедленно прервал столбняк Омнепотенского, сказавши ему:
— Ну, а расскажите же мне теперь, из-за чего же вы тут воюете и как вы воюете? — и получил от Омнепотенского подробное описание его ссор, побед и поражений. Термосёсов потеребил и помял в пальцах свой нос и сказал:
— Да; так вот он каков, этот Туберкулов!
— И представьте, у него такое твердое положение, что я вот вам еще расскажу, что было третьего дня вечером и сегодня. — И Варнава рассказал свою историю с Данилкой и потом историю Данилки с Ахиллой и добавил:
— Вот извольте видеть, ничего нельзя сделать. Сегодня же они опять все за Туберозова. Я сейчас шел к Дарье Николавне мимо мещанской биржи, это у нас так называется место, где мещане на берегу валяются, — так они меня просто чуть не съели. Вы, говорят, Варнава Васильевич, нас всегда так. Ребят, говорят, наших в училище смущаете, их за это порют, а теперь Данилу до такого сраму довели… Ну и начинай опять все наизново.
— Все наизново, брат, все наизново, — сказал Термосёсов. — А оттого-то у нас так ничего и не выходит, что преемственности нет, а всё как в Кайдановской истории: каждый царь царствует скверно; наследник воцаряется мудрецом и исправляет ошибки, а сам опять все поведет еще хуже, и так все до последнего. Но пора все это взаимное исправление бросить. У тебя, Дана, есть дети?
— Есть, — отвечал за нее Омнепотенский.
— Мальчуганы или девчурки?
— Два мальчика, две девочки, — отвечал Омнепотенский.
— Эк ты плодовитая какая! Гляди, воспитывай просто, без Песталоцци и всех этих педагогических авторитетов: пороть да приговаривать: служи, каналья, служи да выслуживайся. Пока еще вся премудрость в этом.
— Но девочкам еще негде и служить, — заметил Омнепотенский.
— Да, ну чего нет, про то и не говорим, а кто может, те все должны.
— Только позвольте ж, — с неизменным почтением и робостью заговорил Омнепотенский, — что же… служить разумеется… это понятно, но ведь чем же от этого дело подвинется?
— А вот оно как подвинется. Ты сколько лет воевал с этим своим Туберкуловым: много? А что взял? — ничего.
— Потому что невозможно.
— Нет, потому что уменья
— Нет-с; невозможно.
— Фу ты черт возьми, вы меня просто разохочиваете пойти на эту вашу менажерию. Где бы это мне поскорее посмотреть на них в сборе, в настоящем параде?
— Нынче к этому есть отличный случай, только нельзя им воспользоваться, — сказала Данка.
— А какой это случай? — осведомился Термосёсов.
— Рожденье нынче нашей городничихи.
— Ну.
— Там все будут.
— И Туберкулов?
— Непременно.
— Там будут и Плодомасов, и Туганов, — вмешался Омнепотенский.
— А это что за гуси?
— Туганов — предводитель с огромным влиянием на дворянство и ссорится с губернатором.
— С губернатором! — воскликнул Термосёсов.
— Да-с, с здешним губернатором, — отвечал Варнава.
— А… — протянул Термосёсов. — Ну так что ж, пойдем туда?
Данка была в затруднении и после многих колебаний выразила, что она решительно не знает, как ввести на сегодняшее вечернее собрание Порохонцевой незнакомого и только что прибывшего человека и еще, если бы это был сам судья Борноволоков… Ну и так и сяк; почтенная должность, да и новинка, а то письмоводитель!.. Положим, что этот письмоводитель, конечно, гораздо важнее всякого судьи, по крайней мере, он таким представлялся Данке. Но непросвещенная чернь уездная поймет ли это и оценит ли?
Термосёсов с делающею ему честь прозорливостью понял затруднение своей хозяйки и сказал ей:
— Ты, пожалуйста, не стесняйся, я эти правила игры-то сам знаю, что так неловко. А ты напиши ей, что к тебе приехали гости. Что судья нездоров с дороги и хочет покоя, а я скучаю, что ты, как любезная хозяйка, бросить меня одного не можешь и потому не можешь прийти. Увидишь, что часу не пройдет, как получишь ответ, что и тебя зовут и меня вместе с тобою. Вот и будет и ловко! Садись пиши.
Данка встала и беспрекословно исполнила его просьбу, а через полчаса, проведенные Термосёсовым в дальнейшем продолжении экзамена его новых учеников, Ермошка явился с письмом от Порохонцевой, которая, как будто по приказу Термосёсова, действительно приглашала Дарью Николавну пожаловать к ней вечером вместе с ее новым гостем, г. Термосёсовым.
— А что? — воскликнул Термосёсов, когда ему прочитали записку. — Эх вы! А еще всё понимать хотите? Вас надо учить и золою золить, и б'yчить, и м'yчить, да как придет время вас из бука вынимать, так вот тогда вы станете что-нибудь понимать. — С этим он решительно встал и, направляясь к выходу из комнаты, сказал Данке:
— А ну вели-ка давать обедать, а то недалеко уж и до вечера.
За обедом не произошло ничего замечательного: судья пришел молча, ел молча и молча ушел; Термосёсов поучал и замолк, Омнепотенский жаловался. Так все и кончилось, а после запоздавшего обеда тотчас настало время идти к Порохонцевым.