Божественная сила
Шрифт:
— Бросьте, — сказала Элен, состроив недовольную гримасу. — Папе пойдет на пользу немного бесцеремонного обращения.
«Правая рука» президента откинулся на спинку стула и торжественно оглядел их.
— Неделю назад, в пятницу, — сказал он, — перестали работать радио и телевидение. В течение нескольких часов правительство не предпринимало действий. Предполагалось, что промышленность вскоре обнаружит причину неполадок и устранит ее. Однако, когда стало известно, что явление захватило весь мир, был назначен чрезвычайный комитет. На следующий день президент предназначил специальный фонд на увеличение размеров комитета и расширение его многообразных
Баззу Де Кемпу не могла внушить благоговение даже такая персона, как Дуайт Хопкинс. Он вынул из кармана одну из своих неизбежных сигар, сунул в рот и, разыскивая спички, произнес:
— Вы, ребята, не слабо переполошились из-за этих развлечений для слабоумных. Вчера ночью майор сказал нам, что это так же важно, как война. И…
— Как ядерная война, мистер Кемп, — сказал Хопкинс.
— Не говорите ерунды, — сказала Элен.
Дуайт Хопкинс перевел взгляд на высокого седого штатского.
— Профессор Брейсгейл, будьте добры, обрисуйте нам некоторые аспекты ситуации, с которой мы столкнулись.
Профессор говорил сухо и внятно, словно читал лекцию, а не участвовал в беседе.
— Что происходит с цивилизацией, когда существует экономика изобилия, и отсутствуют развлечения для публики?
Все трое, Эд, Базз и Элен, одновременно пожали плечами, не пытаясь ответить. Вопрос был явно риторическим.
Он продолжал.
— Средний человек не способен к самопрограммированию. По крайней мере, такой средний человек, каков он сейчас. Он не может придумать, чем себя занять. Ему никогда не приходилось над этим задумываться. Человек развивался в таких условиях, в которых приложение имеющихся у него времени и энергии было заранее запрограммировано. Он работал и работал от двенадцати до восемнадцати часов в день. Весь день, и так каждый день. Иначе он умирал от голода. Как ему использовать свое время, определяли за него другие. Если и был какой-то отдых, то очень редко. В качестве отдыха и развлечения существовали только традиционные игры и танцы. Средний человек никогда не получал такой возможности, чтобы они ему прискучили — ему слишком редко удавалось ими заняться. Такое положение существовало на протяжении 99,99 процентов истории нашего вида.
Брейсгейл окинул их взглядом, и его голос стал еще более академически-сухим.
— То, что для творчества необходим досуг, свободное время, — это правда. Пока не существует класса лентяев, группы, у которой есть время заниматься чем-либо еще, кроме добывания средств к существованию, существует очень мало возможностей развития культуры. Тем не менее, наличие досуга не влечет за собой творческую деятельность автоматически.
Возникает вопрос: что происходит с культурой, имеющей изобилие всего — за исключением заранее определенной деятельности для нетворческого среднего человека? Другими словами, что станет с этим благополучным обществом, с нашим Процветающим Государством, если отнять у него радио, кино и, в особенности, телевидение — телевидение, средство усмирения массового человека.
Эд хмурился.
— Водевиль, — подсказал он. — Театр. Цирк. Карнавалы.
Профессор кивнул.
— Да, но я полагаю, что они будут лишь каплей в море, даже если мы организуем эти развлечения и обучим
Базз вытащил книжку из кармана куртки и помахал ею в воздухе.
— Есть еще чтение.
Брейсгейл покачал головой.
— Средний человек не любит читать, мистер Кемп. Это требует от него значительной умственной деятельности. Ему приходится визуализировать действие из слов, воображать голоса, выражения лиц и так далее. Он не способен на такой творческий труд.
Профессор, похоже, сменил тему.
— Вы когда-нибудь читали о беспорядках, которые захлестнули Константинополь во время правления Юстиниана, в результате незначительной ссоры из-за пустяков на конных бегах? Несколько десятков тысяч людей погибли.
Он некоторое время молчал, глядя на них, чтобы подчеркнуть значение своих слов. Затем продолжил:
— Я считаю, что Рим погиб из-за невероятно разросшегося праздного класса. Рим больше не был культурой, борющейся за выживание, его обеспечивали колонии. Население получало пищу даром. У них было свободное время, но не было самопрограммирующейся творческой способности.
Брейсгейл закончил свою речь:
— Человек хочет чем-нибудь заниматься. Но если он неспособен самостоятельно придумать, чем заняться, что произойдет, если у него отнять его телевидение, его радио, его кино?
— Я читал о беспорядках в Англии, — сказал Эд, — и о беспорядках в Чикаго тоже.
Генерал прогромыхал, обращаясь к Хопкинсу:
— Надо разделаться основательней с этими драными журналистами. Они пропускают слишком много репортажей такого сорта.
Дуайт Хопкинс ему не ответил. Вместо этого он постучал по толстой кипе бумаг на столе и обратился к Эду, Баззу и Элен.
— Честно говоря, ваши отчеты меня изумляют и вызывают недоверие. Однако, в вашу пользу свидетельствует то, что вы подтверждаете рассказы друг друга. Если бы не вопрос с кинематографом, который никак нельзя объяснить атмосферными помехами, признаюсь, я бы и вовсе не склонен был рассматривать ваши показания. Тем не менее… в чем дело, мистер Де Кемп?
Все посмотрели на взъерошенного газетчика, который в свою очередь таращился на книгу, которую держал в руках.
— Я, наверное, взял не тот экземпляр, — сказал он, сам не веря своим словам. — Но я не мог ошибиться. — Он обвел всех глазами, как будто обвиняя. — Эта книга на французском.
Эд нахмурился, не понимая, чем вызвано замешательство Базза, и присмотрелся к книге.
— Это не французский. По-моему, больше похоже на немецкий.
— Это не немецкий, — сказала Элен. — Я немного изучала немецкий. Это выглядит как русский.
Базз сказал защищаясь:
— Не будьте идиотами. Это даже не кириллица. Я говорю, что это французский. Но этого не может быть. Я читал эту книгу как раз перед тем, как сюда прийти. Иллюстрация на обложке та же самая, и…
Профессор Брейсгейл распрямил долговязую фигуру и поднялся на ноги.
— Дайте мне взглянуть, — сухо сказал он. — Я читаю и пишу на всех романских языках, на немецком, шведском и русском. Не знаю, что случилось, но… — он не закончил фразу. Его обычно спокойные серые глаза вытаращились. Это… я думаю, это на санскрите.
— Пустите, я посмотрю, — хрипло сказал Хопкинс. — Что за разногласия? Профессор передал ему роман в бумажной обложке, служивший предметом спора.
— Ну, по-моему, это похоже на итальянский. Я этого языка не знаю, но…
— Боже правый, — выдохнул Эд. — Он снова это сделал. Он проклял беллетристику.