Божественная Зефирина
Шрифт:
Она догадывалась о том, что это не был несчастный случай, что чья-то преступная рука, бросила пылающую головню. Но у нее снова не было доказательств.
Среди всех этих волнений Зефирине трудно было до конца привести в порядок свои мысли. У нее страшно горели руки, колени и плечи. Несмотря на это, она чувствовала неотложную потребность довериться верному другу, сделать так, чтобы ее защитили. Зефирине нужен был хороший сторожевой пес, который будет показывать зубы, когда кто-нибудь вновь захочет напасть на нее. Когда Ла Дусер входил под украшенный вычурной отделкой навес павильона
– Не можешь ли ты предупредить Бастьена о том, что со мной случилось, Ла Дусер?
– Я бы охотно это сделал, но этот плут не появлялся в лагере.
– Ты хочешь сказать, что он не вернулся с прогулки?
Услышав эту новость, Зефирина побледнела.
– Ну, разумеется, я еще не предупредил господина маркиза, но…
– Ничего не говори, прошу тебя, умоляю, Ла Дусер… не предупреждай моего отца…
– Но дело в том…
– Оставь… оставь его в покое… Он не замедлит вернуться! – прошептала Зефирина.
Она выглядела такой расстроенной, что Ла Дусер не стал настаивать. Он довольствовался тем, что проворчал, укладывая ее на кушетке в палатке, предоставленной графом и графиней де Монпеза:
– Где же это видано, чтобы какой-то серв шлялся где ему вздумается… Но не забивайте себе этим голову, мамзель Зефи! Слово Ла Дусера, я буду молчать, и черта с два, я что-нибудь скажу господину маркизу!
Успокоенная этим обещанием, Зефирина закрыла глаза. В то время как девица Плюш снимала с нее обгоревшие лохмотья и обмазывала ее тело с головы до пят мазью, девушка осыпала себя упреками.
«Если с Бастьеном что-нибудь случилось, то я в этом виновата!» Она хотела бы повернуть время вспять, вернуть все назад, взять обратно свои злые эгоистические слова. «Завтра он вернется и вновь будет моим другом», – подумала Зефирина, стараясь себя успокоить.
Ожоги были поверхностными, и мазь Ла Дусера сотворила чудо. Натертая мазью, посвежевшая, одетая в сорочку, подаренную графиней де Монпеза, девушка теперь отдыхала, не прислушиваясь к болтовне Плюш.
Она все еще не спала. Она размышляла, и плоды ее размышлений были скорее горьки. Она осталась совсем одна: без Пелажи, которая могла бы дать совет, без Бастьена, который мог бы помочь ей. Она чувствовала, что перед лицом этого чудовища, всюду подстерегавшего ее, она одинока и беззащитна. У нее появилось желание довериться Ла Дусеру, но поймет ли ее великан-оруженосец? Если король не захотел услышать ее предостережений, то кто ей поверит? К тому же храбрый оруженосец был полностью предан Роже де Багателю. Он ему все рассказывал, а Зефирина не хотела сейчас посвящать своего отца в это дело, пока у нее не будет неоспоримых доказательств.
Откровения папаши Коке все время мучили Зефирину. Был ли старик безумным? В глубине души Зефирина не верила в это. Каково же было истинное лицо доньи Гермины: ангел или демон? После того, что случилось сегодня вечером, Зефирина склонялась скорее к мысли об аде. В ожидании того, что сможет обнаружить все нити, ведущие к истине, Зефирина твердо решила стойко защищать свою жизнь.
Через несколько месяцев, когда она будет замужем за Гаэтаном, он защитит ее. А сейчас надо трезво смотреть
– Дитя мое!
– Дорогая Зефирина!
Час настал! Услышав эти два восклицания, Зефирина поднялась. Маркиз де Багатель, сопровождаемый шелковистым шорохом платья доньи Гермины, входил, совершенно задохнувшийся, в палатку.
– Моя Зефи, моя дорогая… Нам только что сказали на балу. Боже мой, какой ужасный несчастный случай! – говорил, запинаясь, Роже де Багатель, который был бледнее мертвеца.
Ясно показывая только что пережитый им страх, он прижал Зефирину к груди.
– Успокойтесь, дорогой мой отец, теперь все хорошо, – прошептала Зефирина, тронутая этой нежностью.
Она медленно высвободилась из объятий отца и посмотрела донье Термине прямо в глаза. Искреннее беспокойство, которое она читала в глазах мачехи, заставило бы ее еще раз усомниться, если бы она не присутствовала при ужасной сцене в часовне. Опьяняющий запах духов доньи Гермины распространился по палатке. И вдруг какая-то необъяснимая головная боль обрушилась на Зефирину. Устало она опустила свою рыжую головку, со ставшими теперь короткими кудрями, на подушку.
– Вы устали, моя Зефи. Мы оставим вас, вы будете спать. Я надеюсь, вы не очень страдаете… – забеспокоился Роже де Багатель.
– Нет… Я молилась святой Генриетте… И видите, папа, она спасла меня из огня!
Говоря эти слова совершенно невинным тоном, Зефирина украдкой наблюдала за реакцией доньи Гермины. Она была разочарована. На неподвижном и величественном лице «этой Сан-Сальвадор» не дрогнул ни один мускул. Скорее Роже де Багатель казался ошеломленным. Он произнес, запинаясь:
– Почему… святой… Генриетте, дочь моя?
– Потому что она исполняет все, что я ни попрошу. Я очень долго молилась ей в часовне в Валь-Дорэ и просила, чтобы мы с маркизой де Багатель стали друзьями. В моем сне святая Генриетта послала мне гонца… передо мной явился коннетабль де Бурбон, так же как его сын и Византиец.
Зефирина выпалила все это, ни разу не взглянув на свою мачеху. Она чувствовала себя лучше. Головная боль почти исчезла.
– У нее жар! – прошептал Роже де Багатель. Он с озабоченным видом коснулся лба своей дочери.
Вдруг донья Гермина встала и сказала спокойным и мелодичным голосом:
– Поищите свежей воды, Плюш. А вы, друг мой, подождите меня снаружи. Я хочу охладить виски и ноги нашей дорогой дочери, чтобы у нее спал жар!
«Эта Сан-Сальвадор» клюнула на приманку. Теперь пришло время Зефирине действовать, и действовать правильно!
– Спасибо… спасибо… друг мой, вы так добры! – пришел в восторг Роже де Багатель, целуя руки своей жены.
Драпировка опустилась вслед за вышедшими маркизом и Плюш. Зефирина была одна лицом к лицу с доньей Герминой. Если девушка еще сомневалась в виновности своей мачехи, то теперь, увидев, как изменилось ее лицо, сомнения отпали.
– Негодная шпионка! Я должна была бы давно вырвать тебе язык. Тем хуже для тебя, скорпион! Я хотела другого, но у меня нет больше сил постоянно устранять тебя с пути, нет больше времени ждать! – скорчила гримасу донья Гермина.