Божьи безумцы
Шрифт:
Пастуху из Альтейрака снится, что он режет черных козлов. Старик Поплатятся нараспев бормочет:
— Боже, дал ты народу своему силу и крепость, дай же мне дожить…
Остальные как будто дышат все разом, они одинаково изнемогли, ведь столько пришлось им всею переворачивать, жечь, ломать, искать, тем более что после города надо было еще вершить суд божий на хуторах и фермах — у Доде в Малильере, у Депонте в Ля Роке, у Леблана в Ранке, у Жуссана в Редаресе,{66} и каждый усердствовал, не щадя своих сил.
Даже на этих кручах в Лупино наш Жуани старается
— А город-то ведь укрепленный! Даже Кавалье еще ни разу не полез в укрепленный город.
Гюк, устроившийся в чулане на вязанках валежника, крикнул ему:
— Возгордился ты, Жуани. Кем себя считаешь? Кем? Победителем или слугой господним?
Гончар зевает, широко раскрыв рот, как форель, когда она хватает приманку.
— Ну кем, кем. Ладно уж…
Пророк громко зевает, потом, закрыв свою огромную пасть, говорит слабеющим сонным голосом:
«— Никола! Победитель-то только один!..
— Ну их к дьяволу! Скрутили мы их, как мокрые тряпки. Хе!
И сказав это, Жуани сразу уснул.
Час спустя
Вчера вечером, когда мы приступом взяли Ворота градоправителя, из какого-то закоулка выскочил ополченец и на ставил на нас свой старый самопал. На беду, самый младший в нашем отряде, любимец наш, попал под выстрел этой железной рухляди. Луизе Мулин из Виала, задыхаясь, шептал мне теперь прерывистым шепотом:
— Кровью исхожу, Самуил… И не столько от больших, настоящих ран, сколько вот от этой маленькой дырочки, что вверху… Пустячная такая, а все льет, льет из нее. Тряпки сразу намокают.
На широкой кровати супругов Пего его и не видно совсем — такой он маленький, наш Луизе, провалился в ямку, а лицо белое-белое, как цветок миндального дерева.
— Смотри-ка! Вот уж не думал, что у тебя столько крови, Комарик…
— Ох, попробуй-ка ее удержать! Я никак не могу… Слушай, Писака, ты должен знать, как тут быть…
Я растолковал нашему раненому малышу, что лекарским наукам я не обучен, но слышал, что кровь в конце концов просто жидкость, как пот, как моча и всякая иная влага в нашем естестве, и хирурги, настоящие хирурги, даже нарочно пускают людям кровь, чтобы их вылечить.
— Может, и верно… Чем больше из меня крови вытекает, тем лучше я чувствую себя…
Я стал развлекать его воспоминаниями, ведь это подобает при посещении больного, — рассказал, как казнили Дидье Пеншинава и как мы хитро ловили женолакских ополченцев… но он задремал. Я поднялся, пошел к двери, и, когда уже был у порога, он вдруг сказал, не открывая глаз:
— Самуил, что ни говори, а это не может быть плохо, раз на то господня воля…
Бедный наш Комарик, который принес мне кусок сала в темницу, сейчас его и не заметишь в постели, от него лишь тень осталась.
Я позвал Жуани, но он все не просыпался, я орал ему прямо в ухо, я тряс его за плечи… Все тщетно… Тогда я догадался, что надо сделать, и вытащил у него из-за пояса Знаменитые его пистолеты…
Вот
Желая разбудить всех разом, он схватил свои прекрасные пистолеты, тщательно их зарядил и, взяв один в правую руку, а второй — в левую, выстрелил, да так согласно, что два выстрела слились в один, и все мгновенно проснулись* Пуля, вылетевшая из того пистолета, что был в правой руке, в куски разнесла прялку, на которую опирался Маргелан; от пули, ударившей влево, слетела полка, приделанная над очагом, и на головы спящих попадали подсвечники, горшки, блюда и прочая утварь, да и сама полка кое-кого ушибла; словом, в мгновение ока все уже были на ногах, выхватили сабли из ножен, а по полу еще катались упавшие котелки, и в воздухе стоял запах пороха. Мы стали обсуждать разные способы останавливать кровь, начиная от пластыря из земли и навоза до прижигания раскаленным железом или смазывания сметаной (ведь от нее свертывается молоко), как вдруг вошла хозяйка и сообщила, что у мальчика кровь больше не течет.
Один за другим мы поодиночке входили в горницу посмотреть на опочившего вечным сном любимца нашего. Пужуле даже позавидовал ему, увидев светлую улыбку, озарившую лицо Луизе, и сказал, что готов променять рану, которую нанес ему серпом правнук старухи Пеншинав, на кровавую рану, которую нанесла Комарику пуля ополченца.
— У меня и трех капель крови не вытекло, но муку терплю адову! Сил больше нет! — стонал наш гонец, уже представлявший себе, как он целую неделю будет волочить свою длинную ногу.
Маргелан пытается починить прялку; Рыжеволосая и Мари помогают хозяйке разливать суп по мискам; кузнец Бель- треск с огненно-рыжей бородой натачивает клинок своего Дюрандаля — меча с клинком широким, как ладонь самого Бельтреска, и, занимаясь своим делом, поглядывает на меня, на мое перо и на листки, но против своего обыкновения не отпускает насмешливых замечаний, вероятно потому, что в отряде я один из всех не спал в ту ночь.
Усталость вдруг сломила меня; пришла моя очередь получить похлебку, и сладостный, крепкий сон уже подкрадывается ко мне, настал час, когда нет больше повеления писать, и отошло куда-то уныние, не оставлявшее меня, пока я писал. Но не потому ли я напасал так много, что печаль томила меня?
Увидев, что я убираю в шкатулку перья, силач Бельтреск откладывает в сторону свой меч и точильный брусок и сам выбирает для меня вместительную миску.
ФИНЕТТЕ
Уведомили нас, что господин граф де Брольи и господин полковник де Марсильи идут из Алеса с многочисленными регулярными войсками, имея целью расправиться с нами за нападение паше на Женолак. Пужуле охромел и вместо пего посылают в Долину меня просить там помощи у наших братьев.
Поскольку путь мой идет через Корньяр, питаю надежду свидеться с тобой у дядюшки Ларгье, а если не встретимся, ты хоть будешь знать из сего письма моего, что я молю бога хранить нас с тобой, друг мой, и, по милосердию его, соединить нас поскорее в радости и счастье.