Божьи дела (сборник)
Шрифт:
« И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам! Авраам! Он сказал: вот я. Ангел сказал: не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего; ибо теперь Я знаю, как ты боишься Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня. И возвел в горе и безумии своем Авраам очи свои и увидел: и вот назади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо сына своего ».
Поразительно,
« И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего, – и не смог этого сделать ».
Вот они – слова, в корне меняющие представление о случившемся четыре тысячи лет назад на горе Мориа: « и не смог этого сделать! ».
Далее запись на кожаном свитке фактически повторяла каноническую: « И возвел в горе и безумии своем Авраам очи свои, и увидел: и вот назади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо сына своего …»
Тайное послание отрока Элиэзера о случившемся ( в действительности !) на горе Мория, помню, произвело на меня эффект разорвавшейся бомбы и только укрепило в справедливости догадок: отец Авраам лжесвидетельствовал во спасение сына Исаака!
Наконец я его понимал и мог по нему заплакать.
Наконец, написав роман, я с ним помирился…
16
Как мне показалось, слова «ваш последний роман» монах произнес с едва уловимой нотой сожаления.
– А что мой роман? – поинтересовался я сдержанно, стараясь не выдать внезапно охватившего меня волнения.
– Ваш последний роман, – повторил он с улыбкой, – собственно, и побудил меня к личному знакомству с вами.
Он глядел на меня без иронии – скорее, как мне показалось, с почтением.
– Вот как значит… – выдавил я из себя, плохо понимая, как мне реагировать на странные замечания этого загадочного существа в сутане.
– Так, по вашему мнению, Лев Константинович, Авраам Бога предал? – спросил он таким тоном, как если бы речь шла о некоем незначительном происшествии, но никак не о страшном предательстве.
Все во мне напряглось: Авраам представлялся мне мучеником, страдальцем, несчастным отцом – но отнюдь не предателем!
И в своем изложении я стремился к созданию образа человека, наконец победившего страх и трепет перед лицом Необходимости.
После всего, что я узнал и успел передумать об Аврааме, он возвысился в моих глазах, превратился в кумира, властителя дум, воплощение отцовской любви.
Это верно, что он ослушался Бога, размышлял я, но зато и себе не изменил!
Ну так что ж, что он при этом слукавил ( если, конечно, доверять свидетельству раба Элиэзера !), – но зато и не замарал себя кровью любимого существа!
Авраам ради сына фактически пренебрег обещанной благодатью – возвращением
Сохранив Исааку жизнь, он тем самым впервые отстоял право человека на свой выбор.
Чем дольше я размышлял о нем, тем увереннее оправдывал и тем большее почтение к нему испытывал.
– Никак вы напуганы, Лев Константинович! – развеселился монах, заметив мое замешательство.
– Все же, помнится, я не так это формулировал… – не сразу пробормотал я, пытаясь сообразить, куда он клонит.
На что он вдруг ернически подмигнул:
– Чтобы вас не смущать словом «предал», можем сказать, что подвел! Авраам, скажем, очень Бога подвел! Или, скажем еще, искусил! Или – кинул, как лучше?
– Я даже не знаю, как вас называть… – сдавленно произнес я, преодолевая подступающую тошноту.
– Петром! – встрепенулся уродец и, быстро схватив меня за руку, судорожно потряс. – Можно братом Петром, – он осклабился. – Можно отдельно братом или отдельно – Петром!
– Не знаю, отдельно брат Петр, как внимательно вы читали мою книгу… – начал я подчеркнуто сухо.
– Пристрастно, внимательно и с интересом! – заверил меня монах, корча рожицы и размахивая руками.
– Бог обещал Аврааму сына и потомство, как морской песок!.. – заорал я, уже не сдерживаясь. – И еще неизвестно, кто кого предал!..
– Лев Константинович, Лев!.. – всплеснул руками монах, бочком обежал вокруг стола и буквально силком усадил меня на место. – Ну что вы так, право, ну право…
– Я писал книгу о спасении Авраама, – кричал я. – Можно сказать, о спасении!..
– Согласен, бывает! – кричал он в ответ, двумя руками удерживая меня на табурете. – Еще как бывает, что пишешь сначала одно, а потом отчего-то получается совсем другое!
– Вот только не шейте мне дело! – опять выкрикивал я, отчего-то уже без прежнего энтузиазма.
– Не буду! – торжественно клялся монах. – Все это, как есть, сохраним между нами!
– Бога ради, не трогайте меня, – тихо попросил я.
– Бога ради! – эхом откликнулся он.
– Разговор у нас с вами, однако, пошел… – произнес монах, отходя и позевывая. – Мм-да-а, разговорчик! Вроде как отдает следственным изолятором и несвободой. Между тем я не следователь, а вы, Лев Константинович, – свободный человек! Свободный, понимаете? Как и ваш предшественник, Авраам, – тоже был вполне свободной личностью. Говорю и повторяю: свободной!
– Почему вы сказали – предшественник ? – спросил я неожиданно тихо. – И как понимать слово тоже ? – добавил, с трудом сдерживая дрожь.
– Цепляете мысль на лету, Лев Константинович! – похвалил он меня.
– Но вы не случайно сказали – тоже ? – повторил я свой вопрос холодеющими губами.
– Волос сам по себе с головы не упадет, Лев Константинович! – хитро сощурившись, напомнил монах…
17
О, я был уверен, что он не обмолвился!..