Божьи люди. Мои духовные встречи
Шрифт:
“Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь! — с силой начал он. — Царь и псалмопевец Давид сказал: “Бог с Небесе приниче на сыны человеческия, видети, аще есть разумеваяй или взыскаяй Бога? Вси уклонишася, вкупе непотребни быша, несть творяй благое, несть до единаго” (Пс. 52).
По–русски: “Господь посмотрел с Неба…” и т. д. Батюшка перевел псалом на русский язык. Затем обратился ко всем с указанием, что и в наше время — все уклонились в грехи… И он начал перечислять их. В храме стали раздаваться всхлипывания, рыдания, потом восклицания:
— Батюшка! Помолись за нас!
Тогда батюшка на весь храм воскликнул:
— Кайтесь!
В
“Видите: как мы все грешны. Но Отец наш Небесный не хочет погибели чад Своих. И ради нашего спасения Он не пожалел Сына Своего Единородного, послал Его в мир для нашего искупления, чтобы ради Него простить все наши грехи. И не только — простить нас, но даже позвать нас на Свой Божественный пир! Для этого Он даровал нам великое Чудо, даровал нам в пищу и питие Св. Тело и Св. Кровь Самого Сына Своего, Господа нашего Иисуса Христа. Этот чудесный пир совершается на каждой литургии, по слову Самого Господа: “Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое!” и: “Пийте от нея (Чаши) вси, сия есть Кровь Моя”.
Как в притче, отец с любовью принимает своего прегрешившего, но покаявшегося блудного сына и устраивает ему богатый пир, радуясь его спасению, — так и ныне Отец Небесный ежедневно и каждому кающемуся учреждает Божественную Трапезу — св. причащение.
Приходите же с полною верою и надеждой на милосердие нашего Оща, ради ходатайства Сына Его! Приходите и приступайте со страхом и верою к святому причащению.
А теперь все наклоните свои главы; и я, как священнослужитель, властью Божией, данной нам, прочитаю над вами отпущение грехов”.
Все в благоговейной тишине склонили головы; и о. Иоанн поднял на воздух над всеми свою епитрахиль и прочитал обычную разрешительную молитву, совершая над всею церковью знамение креста при словах “прощаю и разрешаю”… “во имя Отца и Сына и Свягаго Духа”…
Затем началось причащение.
Чтобы закончить об “общей исповеди”, я вспомню о нескольких подробностях и случаях в связи с ней. Когда я уже был иеромонахом, приходит ко мне один знакомый старый богомолец и почитатель о. Иоанна и сообщает мне следующее:
— Стоял я у батюшки в соборе; и он велел нам каяться. Я вслух рассказывал ему свои грехи. И вдруг мой сосед ударил меня, в какой-то злобе, по щеке. Я вспомнил Евангелие Христово, чтобы подставить ударившему и другую мою щеку. А он ударил меня и по другой.
— Зачем вы рассказываете мне об этом?
Он замешался в ответе. Я подумал:
“Вероятно, ему хотелось похвалиться своим мнимым смирением”. — И тогда становилось несколько понятым, почему Бог попустил ему потерпеть дважды посрамление.
Оказалось все же, что он пришел ко мне с вопросом:
— Хорошо ли я сделал, что подставил ему и вторую щеку?
— Не думаю, — ответил я. — Смиреннее было бы подумать вам о том, что вы не доросли еще до такой высоты. А еще лучше, если бы вы чем-то не задели вашего соседа и не довели его до раздражения и до первой пощечины.
— Как так? — не ожидал он этого
— Мы, несовершенные, можем расстроить наших ближних даже своим благочестием. Бесы хорошо умеют различать истинную святость от неистинной. Первой они боятся, а над второй издеваются. Помните, в книге Деяний рассказывается, как бес поступил с семью сынами иудейского первосвященника Скевы, которые заклинали бесноватых именем Господа Иисуса: “Злой дух сказал: “Иисуса знаю, и Павел мне известен, а вы кто?” И бросился на них человек, в котором был злой дух, и, одолев их, взял над ними такую силу, что они, нагие и избитые, выбежали из того дома. А апостолу Павлу духи повиновались (Деян. 19, 13–16). Поэтому я думаю, — говорю ему, — нам, грешниками, лучше скрывать свое доброе, если оно и есть. Вот — мое мнение вам.
Потерпевший замолчал, но я не был уверен, согласился ли он со мною. Ему, по–видимому, хотелось лучше оставаться с хорошим мнением о себе и “пострадать” за правду, чем сознать себя недостойным ни того, ни другого.
Да, и в “добрых делах” каждому нужно ведать свою меру. Без меры и добро не есть добро, — учит св. Исаак Сирин.
Когда мы возвращались в тот же вечер из Кронштадта в Петроград, то ко мне на пароходе обратился с вопросом какой-то простец из богомольцев, бывший на той же литургии у о. Иоанна:
— Что-то я слышал, батюшка звал нас всех на обед, а обеда-то не было?! А–а?
Я понял наивность души этого посетителя и спокойно разъяснил ему, что под “пиром” батюшка разумел св. причащение. И повторил поселянину мысль поучения. Он понял и успокоился:
— Вот оно что! А я-то думал, он обедать позвал.
Много лет спустя, уже за границей, мне привелось самому быть участником подобной исповеди. Но должен откровенно сознаться, что она на меня не произвела такого действия, силы и мира, какие почти всегда сопровождают отдельную, личную, тайную, обычную исповедь. А у о. Иоанна была особая сила Божия.
Чудеса отца Иоанна Кронштадтского
Задача этих записок заключается отчасти в том, чтобы писать о том, что я лично видел или, по крайней мере, сам слышал от достоверных свидетелей. Об этом и запишу.
О чудесах его знали по всей России. Одна мать привела своего сына, страдавшего глазами. Она попросила меня провести их к о. Иоанну. Батюшка принял их со мною. Мать рассказала ему о десятилетнем сыне. О. Иоанн взял его, поставил между своих колен и начал, молясь внутренне, гладить по закрытым его зеницам своими большими перстами. После, — говорила мать, — сын никогда не жаловался на свои глаза.
Другой случай мне сообщил сын о своем родном отце. Я уже печатал о нем в кратком листке об о. Иоанне. Вспоминаю снова.
Отец был из богатой купеческой семьи Шустиных. Сын его был потом слушателем богословских курсов, организованных мною в Югославии (Бела Црква). Это был чистый и добросовестный человек, неспособный на обман. Теперь он священствует[182]. И вот что он рассказывал мне.
Отец заболел горловой чахоткой. Никакие доктора не могли помочь. Смерть была у дверей. Как раз время было к Рождеству. В прежнее время готовились к “елке”, теперь было не до нее: все ждали конца со дня на день. Больной уже не мог вслух говорить.